Беседа сотрудника журнала «Credo new» Семенкова В.Е.  с доктором философских наук, профессором, академиком РАЕН, председателем философского общества Санкт-Петербургского  им. В.Б.Бобкова филиала Российской таможенной академии  Ажар Жалелевной Кусжановой.

Семенков: Вы были участником  последнего Российского философского конгресса в Новосибирске. Расскажите, пожалуйста, как он проходил.

Кусжанова: Конгресс проходил в академ-городке,  расположенном за пределами Новосибирска, в Новосибирском Государственном Университете. Сами мероприятия проходили в НГУ, его подразделениях и в Доме Ученых академ-городка, а в курорт-отеле «Сосновка», расположенном в замечательно красивом загородном месте,  жили все участники конгресса. Участвовало более 1000 человек, 700 из которых – приезжие. Хорошо были представлены даже западные регионы нашей страны, были  участники из Украины, Белоруссии, Казахстана, Киргизии, Германии, Финляндии и др. Не могу удержаться от слов благодарности организаторам Конгресса, они проделали грандиозную работу и успешно справились с масштабными и сложными задачами.

Семенков: Я помню, что на Конгрессе в Москве хорошо прозвучало выступление Карена Свасьяна о конце философии[1], а здесь были  резонансные темы или имена?

Кусжанова:  Конгресс был посвящен теме «Философия. Наука. Общество», поэтому в тематике практически всех выступлений был сделан соответствующий акцент.  Можно привести пример вечерних лекций коллег И.Ниинилуото из Хельсинки на тему: «Научный реализм и современная философия науки» и Э.Свидерски  из Фрайбурга на тему: «Аналитическая традиция в философии культуры». Уже само приглашение выступить на таком большом профессиональном форуме с вечерней лекцией, на мой взгляд, характеризует их имена. Отраден и факт способности сообщества замечать и признавать достижения своих коллег, популяризировать их имена.

Семенков: Как Вам пленарный доклад Гусейнова? (директора Института философии Российской Академии наук – прим.ред.)

Кусжанова: пленарный доклад А.А.Гусейнова под названием: «Философия между наукой и религией»  мне понравился –– в нем иногда  говорились  довольно известные вещи, но они были  хорошо нанизаны  на основную, вполне авторскую, мысль выступления. Кроме того, это был профессиональный ответ на проблему, вокруг которой сегодня в широких общественных кругах идут ожесточенные споры. Жаль, что мы не можем весомо выйти в общество с единодушным решением профессиональной корпорации хотя бы по этой одной проблеме.

Семенков:  Как его приняли?

Кусжанова: Его приняли хорошо.

Семенков: В каких секция Вы приняли участие и к каким выводам пришли в процессе их работы?

Кусжанова:  Я сама вела секцию  «Философия права» и участвовала в работе секции  «Философия и методология управления». По итогам своей работы на Конгрессе могу поделиться некоторыми наблюдениями и выводами.  Работа секции «Философия права», участниками которой были,  в  основном, аспиранты и преподаватели юридических  вузов, прошла  в режиме оживленной дискуссии по ряду проблем. Скуки не было, обстановка была доброжелательной. Но разочаровывает тот факт, что влияние философии на теоретико-методологические позиции даже ученых и преподавателей  сегодня является минимальным. Хотя, как известно, философия включена обязательным компонентом в учебные планы практически  всех вузовских специальностей, но на юридическом образовании ее наработки, призванные стать мировоззренческим и научно-теоретическим  инструментарием  для специалистов, практически не сказались.  И это при том, что интерес  к философско-правовой и методологической проблематике в этой среде традиционно высок.

Вторая проблема, проявившаяся  как в работе секции «Философия и  методология управления», так и за ее пределами, заключается в том, что до сих пор мы не можем научиться друг с другом разговаривать и не умеем друг друга слушать. Одной стороной этой проблемы является заметное снижение уровня  профессионализма  при разработке, представлении  и обсуждении рассматриваемых тем, тенденция к девальвации обязательств и ответственностей  авторов по отношению к профессиональным правилам и критериям, которым всегда должна была соответствовать деятельность ученых. Второй стороной – непонимание того, что плюрализм мнений – это хорошо, но необходимо четко расставлять акценты, отделяя плюрализм существующих теоретических позиций от плюрализма частных мнений. Объективность истины еще никто не отменял, как и выбор более аргументированной позиции по дискутируемым вопросам.  С 1990-х годов, в силу известных обстоятельств, мы так увлеклись плюрализацией всего и вся, что скоро не сможем однозначно привести даже таблицу умножения. Пока же  по большинству значимых и важных вопросов  имеем какофонию голосов и ни о чем договориться не можем. Самым далеко идущим следствием при этом  является разрушение цельной картины философского знания.

Я считаю, что основной нашей профессиональной задачей является ответ на вопрос: чем мы можем помочь обществу в адекватном осмыслении реальности и построении эффективной деятельности? Но пока нет общих базовых вопросов, по которым мы достигаем некоторого консенсуса профессионального сообщества, мы не достигнем никакой определенности, а значит, нам  сообща  не  с  чем  выходить на общественную трибуну. У нас же пока нет  даже интенции к преодолению этого разнобоя.

При этом, подчеркну, первое,  что меня очень настораживает, это –  неумение и нежелание слышать друг друга, следовать профессиональным  нормам и договариваться об общих позициях. Второе – это борьба за индивидуальное первенство, подчас  всеми доступными средствами:  через сугубо негативную критику, снобистское иронизирование и прочее. Все же профессионалу должна быть  свойственна апелляция к аргументированным высказываниям и замечаниям, заинтересованность в получении объективного, истинного, добротного результата.  Но мы нередко видим ситуацию, когда люди пытаются  заставить услышать именно себя,  перекричав друг друга.  В результате мы впустую затрачиваем энергию и средства, теряем как внутренний потенциал, так  и  авторитет сообщества вовне. В этом плане Конгресс в Новосибирске, к сожалению, не прибавил нам позитива. Возможно  это – еще болезнь роста нашего  сообщества, нам ведь не так много лет.

Семенков: В «Вестнике РФО» (№2, 2009)   опубликована статья Р.Г.Апресяна  об этическом кодексе  для философского сообщества. В этой статье он говорит, что «фактически у нас нет профессионального философского сообщества» и он считает, что «нам необходимы иные представления о профессионализме, нам необходима своя шкала «гамбургского счета»[2]. Вы с ним согласны?

Кусжанова: Да, согласна, но всякий  кодекс  как  собрание правил имеет хорошие шансы на внедрение и трансляцию только тогда, когда  есть среда  людей, готовых этим правилам следовать. Мы же пока еще  не осознали необходимость этих правил, мы пока внутренне не нормированы. Поэтому создавать кодекс преждевременно, т.к.  коллективной воли  сообщества к его исполнению, к разрешению  общей проблемы еще не наблюдается.

Семенков: Вот Апресян и говорит, что сначала должны быть иные представления о профессионализме, а потом уже – кодекс.

Кусжанова: Я не знаю,  что  значит «иные представления о  профессионализме». Мне видится, что представления о философском  профессионализме, являющемся  некоторой частью культуры,  мало отличаются от научного или какого-то иного  профессионализма в интеллектуальных профессиях.  Поэтому некоторый этический кодекс, безусловно, объективно  в культуре уже есть. Другой вопрос:  есть ли он в головах или, даже точнее, в достаточном количестве голов?

  Вместе с тем, чтобы возводить культуру философского профессионализма в ранг кодекса философского сообщества, надо договориться  об основаниях. Тут, мне кажется, важно сначала определиться с современным назначением философии.  Для начала мы должны прийти к единой позиции по двум вопросам: что такое философия  и  какова ее социальная роль? Сегодня разброс мнений здесь очень широк. Если мы не стабилизируем эти вопросы, то нам нечего будет сказать обществу за пределами философского сообщества. Мне представляется, что общей рамкой для достижения внутреннего консенсуса сообщества могло бы послужить принятие единого основания для понимания соотношения разных систем философского знания.

Семенков: О каком основании Вы  говорите?

Кусжанова: Я говорю о философско-методологическом основании и сосуществовании философских систем в едином процессе развития философского знания, о котором в свое время еще писал Гегель.  К примеру, философия Гегеля не уничтожает философию Декарта,  картезианство может быть задействовано в позиции определенного субъекта при адекватных условиях его мышления и действия. Если субъект мыслит и действует в теоретически-существенно других условиях или с другой позиции, то для него не подходит философия Декарта, он должен выбрать из арсенала философских систем другую, более адекватную альтернативу. Но это не значит, что философию Декарта надо выбросить из сферы философской культуры или изучать как мертвый музейный экспонат, надо просто понять, в чем она сильна и где подлежит применению, а в чем исторически ограниченна. Если мы научимся строго определяться с рамками философских оснований, то необходимую критику предлагаемых сегодня  тезисов и решений можно будет сводить к критике истинного и ложного в рамках одной системы. Это то, что мы обычно называем  (но, к сожалению, не всегда грамотно реализуем)  «определиться в философско-методологических основаниях». Соответственно,  тогда любая критика  оппонента будет   предполагать две вещи: первое, - насколько адекватно  и обоснованно он выбрал  себе философскую систему для разрешения тех  проблем, которые озвучивает; второе, - насколько строго предлагаемые им  задачи и решения выдержаны в рамках  требований выбранной им системы и методологии.

Семенков: Такие вопросы уместны на  защитах докторских диссертаций.

Кусжанова: Нет, так должно быть не только для докторских диссертаций, но и для жизни. Диссертация – это не просто способ самовыражения автора, она должна быть его посильным вкладом в профессиональный и общественный капитал, в интеллектуальные ресурсы общества. Проблемы и решения, разработанные в диссертациях, должны найти  (прямо или опосредованно)  свое применение в жизни. Тем более, когда речь идет о философских – предельно общих (в том числе общих для всех) мировоззренческих или методологических проблемах.  Я никогда не разделяю жизнь и науку или философию, и этого не надо делать. Если правильно понять, где и в какой деятельности необходимо использовать тот фрагмент знания, который разработан кем-то в его работе, в той же диссертации, а затем правильно выбрать и  воспользоваться этой разработкой как собственным ресурсом, то можно будет избежать возможных подводных камней и ошибок в своей деятельности. Это касается и отношения к собственным научным разработкам,  ответственности за их использование и дальнейшую эффективность.

Семенков: Я вернусь к позиции Апресяна, изложенной в вышеуказанной статье. Он говорит, что необходимо остановить интервенцию «чужих» в философии, и эта профессионально-этическая проблема  реально может быть разрешена только  политическим путем[3].

Кусжанова: Как это делать и кто будет вырабатывать критерии? По формальному признаку квалификации в дипломе? Не  адекватно. Многие глубокие идеи философии пришли из других областей знания или были привнесены представителями различных наук. Из существующей  истории философии пришлось бы изгнать изрядный контингент «чужих», однако ныне составляющих ее золотой фонд. Наряду с этим, не всякий человек с дипломом философского факультета способен внести значимый вклад в  развитие философского знания. Это во-первых. А во-вторых, кто эту функцию будет выполнять? Диссертационные советы? Но и они в значительной мере состоят из формально «чужих», когда-то ставших «своими». И им ли не понимать, что формальность диплома не решает проблемы «чистоты»   профессиональной философии?

Хотя я понимаю и разделяю озабоченность Р.Г.Апресяна:  профессиональный фильтр – это нормальная защитная реакция любого сообщества от девальвации его авторитета,  фактор поддержания социального престижа сообщества и его деятельности,  а  в конечном счете - их социальной цены; условие обеспечения самосохранения и социального выживания сообщества и той сферы деятельности, которая их объединяет.

Семенков: Поэтому эта задача и должна решаться политическим, а не методологическим путем. Вообще я считаю, что правы те, кто говорит, что прежде чем объединяться, нам надо разъединиться, и это разъединение пойдет не по методологическому основанию, а по идеологическому.

 Кусжанова: Поясните, пожалуйста.

Семенков: Идеология – публично заявленное убеждение. В идеологических  заявлениях  речь идет о том, что происходит и что делать.  Когда философ  говорит, что современная философия должна обосновывать  реальность, исходя  из литературного  фокуса мировоззрения, а не научного или религиозного, – это идеологическое  высказывание.    Идеологические различия видны уже на уровне лексического предъявления философского знания. Могу процитировать Александра Секацкого: « … уже невозможно сказать слово «духовность», чтобы при этом не поежиться слегка. Или термин «информация», который вызывает определенную  аллергию, хотя лет тридцать назад он, наоборот, был диковинкой»[4]. Это все не только о стилистическом различии, но и о различии сугубо идеологическом, а не методологическом. Философ, который всерьез произносит слова «информация» и «искусственный интеллект», никогда не будет интересен  философу, употребляющему слова «симулякр» или «эпоха».

В связи с этим такой вопрос: Любое профессиональное сообщество имеет своих кумиров, воплощающих его рамочные ценностные константы в своих взглядах, идеях, жизни, отношениях. Кто из отечественных философов на Ваш взгляд недооценен или переоценен?

Кусжанова: Я не знаю таких людей, хотя допускаю их существование. Известные и авторитетные - Лосев, Зиновьев, Мамардашвили, Ильенков –на мой взгляд, оценены адекватно. А переоценены? В нашей среде вообще никакого не переоценивают.

Семенков: Мамардашвили явно переоценен.

Кусжанова:  А в чем, по-Вашему?

Семенков: В плане создания такого продукта, которым можно было бы  воспользоваться в дальнейшем: то, что он  создал, не подлежит трансляции. Он делал себя через философию, а не создавал философское знание, которым можно воспользоваться другим, поэтому и учеников у него не было и быть не могло.  К примеру, его современник Эвальд Ильенков школу создал, у него была своя тема в философии.  Кстати, какие Вам интересны  темы философии?

Кусжанова: О соотношении философии и науки, философии, науки и деятельности, о способах (методологии) применения научного и философского знания в  исследовании, проектировании и развитии социальной реальности, в социальном управлении. Эти темы важны, т.к. именно с ними мы выходим на общество, доказываем ему необходимость философии и ее место в культуре. Очень актуальны, а потому интересны  «внутренние» для нашей профессиональной корпорации темы - о соотношении философских систем и характере плюрализма философских позиций. И, конечно, моя «родная» тема – о социальной сущности образования, ролях и взаимодействии его субъектов.

Семенков: Неужели и здесь нет единодушия и взаимопонимания? Ведь мы все в подавляющем большинстве работаем в системе образования.

Кусжанова: Здесь как раз такое единодушие, что лучше бы его не было. Оно  сродни единодушному мнению о том, что Солнце движется вокруг Земли, от которого человечество отказывалось долго и болезненно. У меня, видимо, судьба Коперника, только не в ее великих чертах, а совсем наоборот – понять суть вопроса, провести по этому поводу исследование, написать труд, изложить в нем аргументацию и полученные результаты, никем не быть услышанной, понятой и поддержанной; и хотя, в отличие от великого ученого, благодаря развитию печатного дела, свой труд я получила не на смертном одре, но боюсь, что результат будет значительно хуже, чем у него, – на смертном одре мой труд окажется вместе со мной.

Семенков: А если серьезно?  Хотя бы вкратце?

Кусжанова: Если серьезно и очень кратко, то, во-первых, я категорически не разделяю распространенное убеждение в том, что образование – это процесс передачи знаний, и настаиваю на том, что со стороны социальной сущности, как социальная деятельность и социальный институт, образование  -  это процесс сохранения социальной идентификации конкретного общества путем ее трансляции и формирования в носителях новых поколений, призванных сохранять данную идентичность. Передача знания при этом становится не целью, а средством «передачи» этой идентичности, а значит, по достижению (или недостижению) этой цели можно судить об эффективности образования и его целесообразности. Отсюда множество практических выводов - о критериях социальной оценки образования, о направлениях его дальнейшего развития, о предпосылках и условиях его социальной эффективности и т.п. Но это все сложно и специально, по этому поводу у меня есть публикации, лучше читать там.

Семенков:  Согласен. Тема прошедшего Конгресса в Новосибирске «Философия. Наука. Общество». Эта тема предполагает какую-то связь  философии и общества. Эта связь выражается в социальной активности философа по отношению к обществу. В XIX веке социальная активность выражалась в членстве в политических партиях, но то время ушло. Конечно, и сейчас  философ может вступить в партию, но я сильно сомневаюсь, что он там будет  востребован именно как философ, а не как политтехнолог или счетчик голосов общественного мнения. Прошло время больших идеологических нарративов и дискурсов.  В чем сейчас должна выражаться социальная активность российского философа?

Кусжанова: Место философа  сейчас везде, где необходим и востребован  интеллектуальный  труд  высокого  уровня и качества, особенно в социальной проективной деятельности. Тут все по Платону: блаженны государства, где философы правят, а правители философствуют. Ничего нового жизнь по этому поводу не сказала, она просто показала себя   как более сложная система,  требующая более сложного знания. Это знание кто-то должен  разрабатывать в кабинетах,  а  кто-то должен выносить на уровень управленцев  и  правителей. По существу же в социальной миссии философии  ничего за эти 25 веков не изменилось.

Семенков:  Философ – консультант власть имущих?

Кусжанова:  Философ должен консультировать людей, влияющих на социальные процессы, – управленцев всех уровней, в том числе и государственно-политического. Но не только это. Второй философ должен разрабатывать интеллектуальные ресурсы и инструментарий для этого. Третий – образовывать таких консультантов и готовить  разработчиков.

Семенков: Интересна ли философия науке и наоборот?

Кусжанова:  Сейчас?  К сожалению, нет и нет.  На конгрессе выступал ректор НГУ, профессор В.А.Собянин, и он сказал следующее: «Много докторов математических, физических, химических и т.д. наук, становились докторами философских наук, но не было случаев наоборот».  И хотя ему из зала возразили и привели примеры, когда и кандидаты философских наук становились докторами физико-математических и прочих наук, тем не менее, в его выступлении прозвучала, на мой взгляд, очень правильная  мысль -  призыв к философам активнее оказывать философское и методологическое влияние на специалистов и научные исследования в области других наук.

Между тем, за этим призывом надо услышать упрек  -  в том, что сейчас такое влияние оказывается недостаточно, и это справедливый упрек нам со стороны научных сообществ за пределами философской корпорации. Он имеет под собой то основание, что преподаваемая нами в вузах философия  зачастую ставит в тупик даже самых благожелательных к ней людей при вопросе: «Зачем она нужна в профессиональном образовании?» Кроме туманных и ни к чему конкретно не привязанных увещеваний по поводу необходимости «общего развития», «широты мышления» или «правильного мировоззрения», ничего добиться ни от преподавателей, ни от студентов зачастую не удается. Мне кажется, что причина в том, что мы не совсем правильно  и четко расставили акценты в понимании места философии в высшем образовании, и соответственно, в ее преподавании  на нефилософских специальностях. Здесь, в значительной мере, негативную роль играет  то исключительное положение,  в которое  у философов ставят историю философии.

Семенков: В чем исключительность?

Кусжанова:  Все мы с младых ногтей, с первого семестра на философском факультете  приучены к высочайшей значимости истории философии для развития философского знания и мышления.  И свой внутрипрофессиональный приоритет мы в значительной мере сегодня вынесли вовне, в сферу преподавания философии в нефилософских вузах и специальностях. Что не правильно, объясню, почему.

После однозначности преподавания марксизма в советских вузах, мы, до конца не поняв и не объяснив его научно-философской роли в  образовании советского периода, свели его функцию лишь к идеологической обработке и бегом поспешили от него отказаться, не отдавая себе отчет в том, что и такая трактовка, и такая реакция на него  тоже насквозь идеологичны.  Между тем, марксизм тогда был тем вариантом философской системы, которая выполняла роль не только и не столько идеологии, сколько философско-методологического базиса  научного знания и мышления, и не случайно преподаваемый тогда курс философии был теоретическим, а не историко-философским. Да, он не представлял всего многообразия философских систем, но хотя бы одну из них он проводил в образовании достаточно цельно, системно и последовательно по всем значимым философско-методологическим проблемам.

Идеологический отказ от марксизма был осуществлен так малоосмысленно и скоропалительно, что вместе с идеологией из образования выбросили и  необходимые для него системные философские основания. Теоретическую философию в преподавании многие кафедры и преподаватели заменили историей философии. А в пределах отведенных на нее часов такая история не могла быть иной, кроме как предельно краткой и поверхностной, а потому совершенно бесполезной. Теперь по большинству вопросов, значимых для формирования научно-профессионального знания и мышления, представляющего цель любого вуза, современный курс философии не говорит ровным счетом ничего. Потому что в небольшом объеме часов показать хотя бы элементарный базовый набор философских вопросов и их решений даже в рамках и средствами одной философской системы весьма непросто, а уж нескольких систем… сами понимаете. Преподаваемый курс в итоге с неизбежностью превратился в набор имен, цитат и мнений, а философия – в реально никому не нужную строчку в учебном плане.

Это страшный удар по социальной ценности философии! Который вреден тем, что сначала влечет за собой широкое общественное сомнение в ее необходимости  для всех, кто не выбрал ее своим профессиональным призванием; а затем приводит к  сокращению часов и исключению философии из учебных планов,  упразднению кафедр философии в вузах, снижению престижа философского образования вследствие невозможности обеспечить выпускников философских факультетов местом работы. Но еще более значимый урон несут наша наука и интеллектуальная общественность, выходящие из стен наших вузов в полном философско-методологическом невежестве. Про социальные последствия этого можно говорить долго и много.

Семенков: А что же делать? У Вас есть представление, как эту проблему если не разрешить, то хотя бы разрешать?

Кусжанова:  Надо отдавать отчет в том, что история философии, конечно же, важна и нужна, но не абсолютно.  Ведь, строго говоря, и в науке  не существует науки без истории науки, потому что ни одна научная теория сама на ёлке не выросла и по реке не приплыла. Все научные идеи, гипотезы, эксперименты, теории высказывались и разрабатывались конкретными учеными в конкретное время, поэтому наука  полностью состоит из их идей и трудов, появлявшихся исторически, – всё точно так же, как в истории философии. Только в науке умеют отделить  научную теорию от  ее истории и не подменяют одну другой. Теоретическая наука ставит и решает научные проблемы и задачи, а история науки изучает, как происходит процесс развития теоретического знания, вскрывает закономерности, условия и предпосылки этого развития, а заодно увековечивает имена людей и идей, которые это развитие обеспечивают.

Когда же у нас  в преподавании происходит подмена  философии историей  философии, занятие философией становится для инженера, врача, математика или генетика реверансом в сторону совершенно не нужных ему вещей. Это наша задача - показывать, что философия, в силу системности научного знания, является  необходимым,  предельно общим уровнем для любого научного знания, для решения любых интеллектуальных задач; учить пользоваться ею как общей методологической базой  мышления и познания. Но сделать это можно только в процессе системного изучения хотя бы базового набора философских проблем, показывая их постановку и решение в рамках какой-то философской системы; или сравнивая, как решаются  эти проблемы  двумя-тремя философскими системами  с различным философско-методологическим базисом; давая при этом студенту знание о критериях выбора философско-методологических систем для решения определенных задач.  Необходимо преподавать философию, явно показывая то, как та или иная философия влияет на понимание и  решение проблем, на эффективность деятельности, на свойства общественной системы, каково ее мировоззренческо-ценностное значение и зачем она нужна людям.

В аспирантурах уже  худо-бедно, но какой-то порядок навели  путем замены  курса философии (вообще) курсом  истории и философии науки. Конечно, это резкое ограничение сферы действия философии, но этим философам показали, в каком направлении от них ждут их влияния, их вклада в  формирование специалистов.  Это, если хотите, защитная реакция научной общественности от произвола  преподавателей философии, считающих себя вправе преподавать то, что они хотят, а не то, что необходимо  тем, кого они учат. Однако в  преподавании ее студентам вузов этого до сих пор  нет.  Там пока  преподают философию так, как понимают ее значение и ценность. А поскольку понимают очень по-разному… Все же на учебную аудиторию  мы должны выходить единым фронтом и реализовывать единую позицию, с единым содержанием, составленным хотя бы из базового набора философских проблем и теоретико-методологических средств их решения. Об этом обязательном наборе надо предварительно  договориться внутри своей корпорации.

Семенков: Тогда встает проблема учебника, ибо преподавание – это технология, а последнюю, если она хорошо сформирована, легче соблюсти, чем нарушить. Поэтому  сложно критиковать преподавателей философии, если они не имеют под рукой хорошего методического пособия. Есть ли у нас  хорошие учебники по философии?

Кусжанова: Учебников много, и нельзя сказать, что они плохие. Плохо другое, а именно то, что они  не направлены на реализацию единой цели преподавания, о которой я уже сказала. Мне, например,  нравится учебник перестроечного периода  под редакцией  И.Т.Фролова. Это, на мой взгляд, очень хороший, если не сказать, лучший учебник. Он силен своей теоретической частью, дополнением к которой является историко-философская часть. Я не считаю плохим и учебник советского времени под редакцией Константинова. Он  имел ограничения, характерные  и неизбежные для своего периода, но это не значит, что он был плохим. Его образовательная эффективность была весьма высокой. Также высоко я бы оценила учебник А.И.Ракитова, тоже советского времени. А в 1990-ые годы мы очень спешили к плюрализму, к деидеологизации, думать было некогда, появилось много однодневок,  и по охвату проблематики, и по идеологии. Учебник – это инструмент, а не молитвенник, и в этом качестве он должен эффективно работать. Но даже если мы сделаем идеальный учебник, не стоит забывать, что при этом все равно от человеческого фактора никуда не деться: смотря, в чьих руках он окажется. А это - опять возврат к уже названным вопросам.

[1] См. Свасьян К.А.    //  Credo new, № 4, 2005

[2] Апресян Р.Г. Этический кодекс, для философских  работников? // Вестник РФО. №2, 2009, С.63, 66

[3] Там же. С.68

[4] Секацкий А.К. Тезисы выступления на круглом столе 8 июня 2001 года // Традиции и новации в современных философских дискурсах. СПб. Санкт-Петербургское философское общество, 2001 г., С.36