Науменко Виталий Владиславович — прозаик, поэт, переводчик, критик. Родился в 1977 г. в городе Железногорск-Илимский Иркутской области. Проза и эссеистика публиковались в журналах «Новая юность», «Сибирские огни», «Октябрь», «Интерпоэзия» и др. Лауреат премии им. Виктора Астафьева.

 

I

 

В сончас, когда положено спать, а не шляться по лагерю, два пионера из четвертого отряда столкнули в бассейн плаврука. Вернее, толкал только один, второй подножку ставил, но это картины не меняет. Бассейн был открытый, со стоячей водой, в которой плавали листья и фантики от жвачек «Турбо».

Плаврук не удивился и даже как будто не обиделся, а медленно поплыл вдоль бассейна на спине, думая о чем-то своем. Прямо в синем спортивном костюме и кедах. Высоко над ним так же медленно плыли облака, и он на них смотрел. Может быть, думал о том, на что они похожи. Хотя бывают облака, похожие только сами на себя.

Витя и Дима убежали в лес. Дима был рыжий, суетливый, всегда лез в драку. Он рыжий, поэтому такой ненормальный, это факт, не сомневался Витя.

Дима снял футболку, повязал ее вместо пояса, кувыркался, показывал приемы каратэ, залезал на деревья и подолгу висел на ветках. Сначала с деревьев виден был весь лагерь, потом только красный флаг на шесте, потом лагеря совсем не стало видно.

— Вот и поиграли в «Зарницу», — сказал Витя.

Места эти они знали хорошо и не боялись заблудиться, просто не хотели попасть в руки плаврука и своего вожатого Петра Радиевича.

Ровно в полдень в лагере начинал работать репродуктор. Говорил он сиропным женским голосом. Старшие курили за стендами папиросы из пачки «общак» и слушали. Голос им нравился.

«Здравствуйте, дорогие ребята! Все руководство и лично директор пионерского лагеря "Журавленок" Юрий Михайлович Сопрук поздравляет вас с новым днем и желает сделать сегодня как можно больше добрых дел, чтобы потом было о чем вспомнить. Сегодня на утреннюю гимнастику первым в полном сборе явился второй отряд, а вот четвертый оказался в числе отстающих. Наверное, кто-то из вас, ребята четвертого отряда, любит сладко поспать по утрам?» — лукаво спрашивал репродуктор. «Сколько японских журавликов вы сделали за день?» «А сейчас, — продолжал он, — перед вами выступит вожатый четвертого отряда Петр Радиевич Сюселевич. С ним как всегда его походная подруга — гитара».

«Здравствуйте, салаги и девчонки, которые надеются и ждут — развязно вступал в разговор Петр Радиевич, — спасибо, Света (так, наверное, звали репродуктор, потому что никто эту Свету в лагере в глаза не видел, и о ней рассказывали всякие байки: что она одна живет в лесу или что она живет у директора Сопрука и выходит ночью погулять, ходит голая по центральной аллее). Все знают, что я служил сверхсрочником. Это суровая вахта настоящих мужчин. Кстати, у нас пользовалась большой популярностью одна песня. Она учит тому, чтобы не делать так, как часто делают те, кому надо за это надавать по рогам. Сейчас я исполню эту песню, а вы подумайте, что имеется в виду».

К этому времени у репродуктора уже никого не было, докурили и разошлись.

«Я буду долго гнать велосипед, в глухих лугах его остановлю…» — ежедневно надрывался в рубке Петр Радиевич.

Неудивительно, что песня быстро всем надоела. Четвертый отряд прозвал Петра Радиевича «велосипедом». Он и правда был худой, как велосипед. Долго обсуждали его отчество. Кто-то предположил, что Петиного отца зовут радио, вот он по радио и выступает. Другие возразили, что не может быть такого имени. Их поправили: «Может. Это имя дано в честь итальянского ученого Радио, он радио и изобрел».

Только в пищеблоке Петра Радиевича жалели. Раздатчица по фамилии Несуха говорила, что у нее зять такой же: «Приходит со своей палкой и начинает орать: "Пятна крови на рукаве". Слова-то какие страшные! Я говорю ему: "Уйди от греха", а он мне: "Я неформал! Я петь хочу!"»

Однажды ночью, когда все уже уснули, Петр Радиевич разбудил Витю и вывел его в коридор. «Садись на меня, — сказал Петр Радиевич, — я тебя покатаю». И действительно стал катать на спине, ползать туда-обратно по узкому коридору, с трудом разворачиваясь среди скамеек.

— Говорят, ты много книжек прочитал?

— Мн-нн-но-го, — ответил Витя, подпрыгивая на спине вожатого.

— А сколько? Тысячу? Или больше?

Витя не знал.

— Ты, говорят, стихи пишешь. Почитай что-нибудь.

— Ххх-отт-ел бы я обб-рру-шить вдд-дох-ннове-нье на ррав-внодушье сер-рой-е тол-пы…

— А-а-а, — Петр Радиевич долго думал, что сказать. — Академиком будешь. Ну, слезай и ничего никому не рассказывай.

Теперь, в лесу Дима вспомнил тот случай, произошедший с Витей: «Ты на Велосипеде катался, значит, бить не будет».

— А тебя?

— Меня будет. До первой крови.

— А плаврук?

— Плаврук тоже меня будет бить, — Дима даже показал на себе, как плаврук со всей силы ударит его в живот: скорчился, упал и задрыгал ногами. — Я же его толкал, а не ты.

— Тоже до первой крови?

— До первой крови бьют один раз, — веско уточнил Дима, — опа, слышал? — насторожился он. — В лесу кто-то шарится возле нас. Знаешь, кто это? Зэки. Они вокруг лагеря давно ходят. И следов не оставляют.

— Зэки?

— Ну, зэки. Они такие… Черные. Если поймают, тоже делают из тебя зэка. Они говорить ваще не могут. У них заточки классные.

Дима наконец-то устал, и они сели отдохнуть, развалились на траве. В лагере в это время пионеры пошли на ужин.

— Расскажи страшную историю, — попросил Дима.

— Про зеленые бигуди пойдет?

Дима подумал и снисходительно кивнул. Витя начал, это он умел, сочинял по ходу:

— Однажды мама послала девочку в магазин и говорит: «Купи мне бигуди, покупай, какие хочешь, только не бери зеленые». Ну, та все магазины обошла, везде только зеленые бигуди продаются.

— Ну, ясный пень, почему — не завезли другие.

— Девочка купила зеленые бигуди. Мама ей говорит: «Я же тебе сразу сказала русским языком, такие не бери». На следующий день мама пришла с работы — вся лысая. Девочка думает: «Зря я ей купила зеленые бигуди, надо было себе календарики лучше купить на эти деньги». А на следующей неделе мама пришла с работы без этой… Без головы.

Дима с минуту молчал, потом наконец вздохнул и даже затрясся, как будто замерз. Встал и начал ходить туда-сюда — согревался. Нет, вообще-то он был смелый. Ходил-ходил и вдруг говорит:

— Слушай. Не… Давай назад пойдем. Стремно тут ночевать.

И они пошли по лесу назад. И Витя спиной чувствовал, как за ним со всех сторон следят зэки. Черные, поэтому их не видно в темноте…

Первым, кого они встретили в лагере, был Петр Радиевич. Он шел им навстречу, стройотрядовец — пустое лицо, длинный, в штормовке с нашивками, походная подруга на плече. Он уходил на опушку каждый вечер и играл там не «Велосипед», а другую, подпольную песню «Безнадега».

Не обратив внимания на Диму, Петр Радиевич взял Витю за ухо. Стоял и думал, оторвать ухо или оставить — так показалось Вите. Наконец, когда Дима давно уже скрылся где-то в районе двух огромных, как средневековые замки, туалетов, Петр Радиевич отпустил Витино ухо и сказал «Пошли», — просто сказал, без всякой интонации.

«Бить будет, до первой крови», — понял Витя.

Но сначала вожатый повел его в административный корпус. Здесь сидел красный от злости директор лагеря Сопрук и Витина мама. Она, не переставая, плакала. Сопрук налил ей воду из толстого графина и посмотрел на Витю как на фашиста. Витя даже захотел крикнуть: «Я не фашист!»

— Где ты был? — наконец спросила мама.

— В лесу.

Она снова заплакала, а Сопрук уже настолько разошелся, что всем своим видом кричал в лицо Вите: «Ты фашист! Зондер-команда!»

— Я не из зондер-команды! — вдруг твердо ответил Витя. Он вспомнил картину «Допрос партизана». На ней был такой же лысый Сопрук. Вот как надо себя вести, по-партизански. И не печальтесь о сыне… Еще в голове успело проскользнуть: «Да, я в ваших руках. Ну а Димку-то вы не возьмете».

Все: мама, Сопрук и Петр Радиевич, до этого стоявший спокойно, одновременно изобразили бы немую сцену, если бы протяжно не спросили: «Что-о-о?»

— «Что? Где? Когда?» Клуб телевизионных знатоков, — почему-то ответил Витя.

— Мы едем в Кургудай, — подытожила мама.

Витя понял, что это конец, и метнулся к двери. Петр Радиевич с нечеловеческим ревом, в падении, вызвавшем, кажется, сотрясение всего лагеря, ухватил его за штаны.

— В Кургудай, — повторила мама, — Лена замуж выходит. Ты забыл?

— Лену вы мне не пришьете! Не сдам Димку! Он в туалете! Это я утопил плаврука! — орал Витя, вырываясь из мощных рук сверхсрочника.

Сопрук стал желто-фиолиевым, а Петр Радиевич, нанеся несколько классических шлепков, пояснил:

— Лена — твоя старшая сестра.

Витя, понемногу приходя в себя, огляделся. И все хором закивали, подтверждая, что это чистая правда, что это не Петр Радиевич только что выдумал ему сестру Лену.

 

 

II

 

Путь в Кургудай — девять часов на автобусе.

Вокруг все говорили и говорили. Взрослые разговоры Витя ненавидел.

— Где мой финский гарнитур? Не отвечай, мне уже предоставили досье, перевязанное бантиком. Ты сначала его поцарапал, а потом загнал. Зачем я только поехала в эту Алупку?

— Знаю я, зачем ты туда ездила.

— Это женская тайна. Но только посмей тронуть Белинского.

— Не бойся, я всегда бью между глаз, чтобы шкурку не испортить.

С другого сиденья:

— Я ему говорю: сними штаны, они цветом, как занавески у меня в кухне.

— И что?

— Снял с радостью. Зато, когда он меня бросил, пришлось занавески снимать, они мне его штаны напоминали.

По-настоящему Витю заинтересовала всего одна пара, которая, он точно знал, тоже ехала на свадьбу его старшей сестры. Это была приятного вида, но каким-то народным способом обесцвеченная девушка и отвратительно страшный, как показалось Вите, огромный брюнет с волосами, зачесанными назад. Витя в первый раз в жизни видел такую прическу. Девушка была, наверное, раза в два меньше, чем этот брюнет. Она все время говорила, но ничего нельзя было разобрать. Понятно было только, что тот, который с зачесом, ее обидел. Позади них сидела еще одна девушка цыганистого вида, просунула голову между сиденьями и все время вставляла свои замечания.

Во время пути автобус часто останавливался.

— На процедуры, — кричал шофер. — Девочки налево, мальчики направо.

Все радостно выбегали. Мальчики, выходя из леса, хозяйским жестом проверяли ширинки. Девочки уходили далеко за деревья и долго не возвращались.

Однажды обесцвеченная девушка немного повертелась на дороге и свернула не налево, туда, где девочки, а направо, туда, где мальчики. Первым из лесу вышел зачесанный парень. Девушка семенила за ним и размахивала руками. Тот не слушал. Сразу пересел к цыганке и уже с ней ехал всю оставшуюся дорогу. Цыганка положила ему голову на плечо и делала вид, что спит.

Девушка села совсем отдельно, смотрела в окно, водила пальцем по стеклу. Иногда она закрывала руками лицо, потом снова поворачивалась к окну. Доставала зеркальце, смотрелась в него и тут же прятала. Витю, который сидел теперь напротив нее — через проход, рукой подать, она не замечала, будто его вообще нет. Вите это нравилось — он мог смотреть на нее, на то, как она плачет, жалеть ее, и ей это не мешало.

Ему было совсем неважно, почему девушка плачет. И кто все эти остальные: зачесанный и цыганка. Да и кто она такая, эта девушка — ему было совершенно все равно.

Это уже в Кургудае сестра Лена представит ему плаксу: Витька, познакомься, моя однокурсница и подруга.

А та сделает взрослое лицо, совсем чуть-чуть наклонится и скажет:

— Ну привет, мальчик. Серьезный какой, надутый. Я Лиса.

Как в сказке. Но действительно — Лиса — все ее так называли, и Витя к этому постепенно привык.

Будущим мужем Лены был Александр. Мама сказала Вите: «Он сделает из тебя человека».

У Александра не было недостатков. У медалистки Лены, чемпионки района по плаванию на короткой воде, которая шла на красный диплом, их тоже не было. Идеальная пара.

В Кургудае изможденная компания гостей шатко выбралась из автобуса. Девять часов езды превратили еще недавно бодрых, энергичных людей в пессимистично настроенных, полных отвращения к жизни и социально опасных перерожденцев.

Поперек дороги кто-то лежал. Вдруг из кустов выскочил импозантный жених Александр с невероятных размеров фотоаппаратом и начал делать снимки. Он буквально кувыркался с камерой на пыльном шоссе, отдавал команды, как позировать. Витя испугался и спрятался за автобус. Там уже сидел шофер и тяжело дышал. «Видел я этот Кургудай во сне своей бабушки», — сказал он.

— Ну а теперь по домам! — крикнул Александр.

Домов у его семьи оказалось несколько. Александр подробно показывал каждый, комментировал расход кубометров древесины с цифрами на руках, особые новаторские идеи при строительстве.

…Александр как раз рассказывал про своего младшего брата — Павла, про дом, который они построили с ним вместе, про звон топоров, веселый ветер, трепавший их волосы... Майна-вира…

— Свежесрубленный дом! Каждый из таких домов — наш ребенок! Это, я скажу по правде, младенец, пахнущий материнским молоком! Вот так, — Александр по-хозяйскиприобнял Лену. — Как ты решила, роднуля? Трое? Четверо?

Все вежливо посмеялись. Даже Лиса, которая, как и Витя, почти ничего не понимала и не слышала. Они шли, куда их ведут. Только сейчас Витя заметил, как они с ней похожи. У них двоих были какие-то свои мысли, а у всех остальных — общие.

Победное шествие Александра остановило одно обстоятельство. Высоко на перилах балкона двухэтажной, пахнущей стружкой и потом постройки, сидел парень. Загорелый, при этом в белоснежной рубашке с аккуратно закатанными рукавами, штаны тоже были закатаны по колено. Но сидел он как-то неестественно, будто ни за что не держался, только и ждал легкого порыва ветра.

— Это что же делается, — громко начал кто-то.

Александр вздрогнул, стал белым от страха.

— Он спит, не видите, что ли?

Все замолчали и подняли головы. Парень наверху раскачивался и не падал. Александр рванул на себя дверь дома, она была заперта изнутри. «Что встали? Пашку ловите! Он же навернется сейчас!»

Все начали послушно, сбивая друг друга, неуклюже и беспорядочно мельтешить под балконом, растопырив руки. Тихо причитали: «И не пожил совсем», «Головой вниз пойдет, штопором…», «Раздавит в лепешку».

Из-за соседнего дома уже бежал Александр с лестницей — такой огромной, что — как будто бы это не он ее нес, а она сама плыла по воздуху, и он просто к ней приклеился.

Александр прислонил лестницу к балкону. Затем, как обезьяна, скачком вскарабкался по ней, ухватил брата, стащил его с перил внутрь, они укатились, и тут же завязалась драка. Два поколения не щадили друг друга. Летели и дребезжали стекла.

Через пять минут оба, улыбаясь, приобнявшись, вышли из дома. Один брат был уже с разбитым носом, кровь заливала белую рубашку — белую до рези в глазах, другой,скрючившись, держался за живот.

— Вот это и есть Павел, — представил Александр. — Теперь я расскажу, как мы строили дом. Для этого нужна особая крупноволокнистая древесина. Без нее толку не будет. Итак, берешь бревно, измеряешь его, не забудьте про диаметр, и тешешь…

 

 

III

 

— Ты очкастый? — спросила девочка.

— Витя, — представился Витя.

Девочка сняла с него очки и надела их на себя:

— Очкастая Поля, — сказала она. — Хочешь, покажу тебе кое-что?

— Хочу.

«Что за имя — Поле?» — не понял Витя. — «Наверное, местное. Такое может быть. Это необжитые места Союза».

Они перешли пару дворов, где стояли высокие поленницы и лаяли невидимые собаки, и подошли к бесконечному, метра в два, плотно сколоченному забору.

— Видишь дырку? — спросила Поля. — Что там?

Витя заглянул в дырку, оставшуюся на месте сучка.

— Там гора. И две коровы. Одна смотрит на забор, а другая отвернулась. Машет хвостом.

— А еще?

— Там родник на горе.

— У меня в детстве на голове был родник, — похвасталась Поля.

Витя с недоверием посмотрел на нее.

Они полезли на гору, как-то преодолев все препятствия: ручьи, огромные камни, овраги, обошли забор длиною, как советская граница, хотя, конечно, советская граница намного длиннее. Долго лезли наверх. Попрыгали по горам. И заблудились. Решили пойти в сторону одинокого покосившегося дома.

— А почему у тебя имя Поле? Ты ведь живешь в горах.

— Ну ты и дурак. Ты в детстве что, со второй полки падал?

— Падал. Я на мужика с чемоданом упал.

— Удивительно! А я вот, к твоему сведению, падала с третьей полки прямо на пол. И ни одной царапины. Встала и пошла.

Витя хотел рассказать, что его однажды побили два пятиклассника, а в другой раз его закрыли в подвале на даче и искали сутки, что на демонстрации он нес портрет Громыко с надписью «Зайков» и вообще два раза переплыл Илим, но промолчал.

На завалинке сидел мужик с перевязанной головой и в одном сапоге.

— Как нам пройти в деревню? — строго спросила его Поля.

Мужик посмотрел на нее и высунул язык. Язык был зеленого цвета.

— А-а-а-а!!! — с диким нечеловеческим воплем Витя и Поля мчались вниз по склону. В ушах свистел ветер.

— Не страшный. Траву ест, — сказала Поля, когда они прибежали в деревню. — Коровы тоже едят траву.

— Она невкусная.

— А ты что, тоже ешь траву, тоже ешь? А я ее никогда не ела.

Поля увидела большую корову, но побоялась подойти к ней близко. Встала напротив.

— Здравствуй, корова. Меня зовут Поля. Меня сначала назвали Олей, а потом Полей. И я не знаю, кто я.

Возле дома на корточках сидели несколько пацанов в майках и курили. Вынимали сигареты изо рта синхронно. Передавали друг другу бутылку с мутной бурдой.

— Паленка, — сказал один, отглотнув.

— Пойло.

Но и одно только слово сквозь зубы выматывало их.

Заправлял среди них Паша. Витя обошел корову и сел рядом с пацанами.

Паша докурил. «Корову боитесь?» Он подошел к корове и боднул ее головой.

— Не трогай корову! — закричала Поля, — она будущая мать.

— Я уже сделал двух детей, — ответил Паша, — мне можно.

Тут он свистнул. Вся компания разом поднялась с земли. Они ушли, в майках, обгоревшие плечи, растянулись на всю ширину улицы. Витя остался один. Поля рассердилась.

— Ты такой же, как они! Я буду кусаться, понял? Я могу руку прокусить сразу в семи местах!

 

 

IV

 

Витя сидел за столом. Вокруг него суетились люди с посудой. Стол ломился. Сплошные бутылки и графины, салаты горками и огромный жареный поросенок.

Зашел Паша. Сел напротив, закурил. Правильно, кольцами.

— Слышал, как его резали? — спросил он про поросенка. — Это я. Вот такой резак в руке держал! Это тебе не курицу задушить.

Паша выдержал паузу.

— Городских пойдешь бить с нами? Ты же за нас теперь. Знаешь, как розочка делается? Ня-а! — Он размахнулся и разбил бутылку лимонада об стол. — Видал, вот это розочка. А если тебя будут бить, ты говори: «Наши вас запытают». И все.

Мимо прошла Пашина невеста Илиада.

— До свадьбы хоть дотерпи, — сказала она.

Паша только улыбнулся. Бессмертная улыбка человека, которого невозможно вывести из себя.

— Лидка — дура, — сказал Паша, — а мы с тобой мужики. Хочешь, покажу смертельный номер?

С ледяной выдержкой он вот что сделал: налил одну рюмку из графина и выпил, выдохнул в сторону. Налил еще одну рюмку. И еще. И так раз восемь. После этого взгляд его помутнел, он качнулся и упал лицом точно в салат, царапая пальцами скатерть в сторону поросенка. Почти беззвучно подошли какие-то люди, Витя даже не успел понять, что происходит, а они подхватили Пашу под руки и унесли.

— Паши не будет на свадьбе, — сказал Александр, вынырнувший, как официант, откуда-то резко сбоку, — а ты, Виктор, готовься. В горы с нами поедешь. До этого будет выкуп невесты. Как, осваиваешься у нас?

— Да…

— Небось не видел никогда такого. А? Красиво здесь. Гостей мы любим.

 

 

V

 

У Вити кружилась голова. Со всех сторон горы, сколько-то там над уровнем моря, и Лиса рядом. И вообще он понял, что человек — это не то, что он есть с виду, это его запах. Никто бы не назвал Лису красавицей. Зато она пахла. Сама собой, а не «французскими» духами фабрики «Красная Москва», от которых тошнит.

Тут же вертелась Поля, которая по-прежнему угрожала Вите, что она его искусает. Только почему-то теперь ей пришла в голову мысль искусать его ночью. «Ты увидишь мои распущенные волосы в окне», — запугивала она.

В горах началось: Александр подхватил медалистку Лену и стал таскать ее туда и обратно. Он весь взмок, посинел, но таскал ее сначала вниз, а потом вверх. Это напоминало соревнование сумасшедшего с самим собой. Витя живо представил, как обессилевший Александр роняет Лену, и она с криком «Прости за жестокую память» исчезает в пропасти.

Витя услышал из постороннего разговора, что одна машина уже едет в столовую, в ней те, кто готовит последние приготовления к банкету, и напросился в помощники.

Через пятнадцать минут он снова сидел все на том же месте в огромной столовой «Огонек», похожей на сарай. Когда его просили помочь — он помогал, но думал только о Лисе: «Она была заводилой, подругой невесты, организовала ее выкуп, значит, ей это было интересно. А мне совсем неинтересно. Выходит, я ошибался, мы разные».

Гости приехали всем скопом. Александр и Лена уселись во главе стола. Рядом с Витей сели две женщины в летах со странными прическами. Одна прическа косила налево, другая — направо. Они смотрели на молодых так, будто те совершили преступление. Или готовятся к нему.

— А в каком мать-то сейчас кошмаре. Зять — это же лотерея! — громко, но быстро говорила одна. — Лотерея в чистом виде! Вот моя вышла замуж за бурята. Он один раз напился и икал всю ночь. Она ему подсунула брошюру о вреде алкоголизма, а там написано, что каждый советский человек обязан бороться с алкоголизмом любыми способами. И зять что удумал! У него штык-лопата, он дворником у нас работал в ЖЭКе. Утром, когда народу мало, увидит пьяного, прокрадется за ним и бац лопатой по башке. Ему в милиции по-всякому, всеми методами уже объясняли, что так с алкоголизмом не борются. А он уперся и все: нет, по закону так можно. И пристукнул одного.

— Это ладно. А у моей первый муж был интеллигент. Все время говорил: «Позвольте». «Позвольте, позвольте, позвольте, позвольте». После первой брачной ночи моя вся в слезах. Я говорю: что такое? Она рассказала: «Разделась я и лежу, вся трясусь от страха. Тут он подползает и говорит: "Позвольте". А я, что ответить ему, не знаю». Так всю ночь и пролежали.

— Да, это страшно. А вот моя…

Витя перестал слушать их разговор. Он просто сидел и смотрел на Лису. И снова решил, что их только двое таких за столом. Все вокруг жрут, кричат, заваливаются друг на друга, прически соседок завязываются штопором, сыплются поздравления, а они просто сидят. Лиса даже не смотрела на зачесанного и цыганку, они сидели вообще в другом углу стола и целовались. А кто они перед ней? Она — свидетельница на свадьбе! Следующий человек после родителей!

Только один раз Лиса встала и произнесла тост: «За то, чтоб мальчик не был с пальчик!» и все.

Витя вышел на улицу и стал ходить взад-вперед. Кругом были горы. Он бы среди них навсегда поселился. И дрался бы вместе с Пашкой до первой крови здесь, среди гор. И однажды повторил бы его смертельный номер. И спал бы, сидя на перилах балкона, загорелый и белоснежный. А ветер бы дул себе.

Витя даже и опомниться не успел, как сзади на него бесшумно облокотилась пьяная Лиса. Когда успела напиться, вроде бы и не пила совсем?

— Ты домой и я с тобой! — сказала она.

Лиса взяла Витю под руку, а в общем-то просто повисла на нем. Она была легкая, и Витя сам удивился тому, какой он сильный. Он просто тащил ее, волок по дороге. При этом каждую секунду в нем что-то происходило — переворот сознания: вот он сильный, а она слабая. Она прижимается к нему, как будто ищет защиты. А то, что Лиса пьяная, он и не хотел понимать, и вообще это не имело никакого значения.

На Лису опять напала разговорчивость, как в автобусе.

— Гендель! Кто это вообще? Ну не вообще, а в принципе? А ты знаешь, я за ним сигареты ловила. Он завалится пьяный спать, закурит сигарету и засыпает. Я ее ловлю, он просыпается, закуривает еще одну и снова засыпает. Так всю ночь. Честно сказала ему: загоришься. Будешь бегать, все тело в ожогах, на тебя никто смотреть не захочет. А он мне отвечает: отойди, ты мне телевизор загораживаешь. Чем? У меня же нет ничего, чем загораживают. Я прозрачная, как веточка вишни! Да это я телевизор! Смотреть на меня! Нудопустим, я не телевизор, не магнитофон, а в койке я кто? Витька, я тебя спрашиваю, в койке я кто? — Лиса посмотрела на него прямо, на долю секунды ее глаза стали трезвыми, прозрачными, пока веки дрожали. Может, она в первый раз посмотрела на Витю как на мужчину и тут же как будто опомнилась. — Ой! Я хотела спросить, а вы даме закурить не предложите? Сразу расставим фигуры по позициям. Курю только с фильтром. И вообще, что ты пристал ко мне с этим Генделем? Знать его не хочу. Ты его побьешь? Только честно. А знаешь, Витька, непонятно мне: вот ты почему такой? Ты когда у нас вырастешь? — Лиса засмеялась, Вите очень нравилось, как она смеется. — Я падаю и не встаю. То есть встаю и не падаю — как правильно? Все перепутала! Гуляет девушку, а сам не вырос даже. А что было бы…

— А почему вы Лиса? — спросил Витя.

— Потому что на лису похожа. А была бы похожа на крысу, звали бы Крыса. Ха-ха-ха.

Отсмеявшись, повисев на Вите так, что почти оторвала ему руку, Лиса надолго замолчала. Только пела иногда: «На горизонте одна пальма. Здесь все зовут меня мучачей».

Они так же причудливо, только уже молча, тащились вперед по голой дороге. Со всех сторон огромная равнина, а над ней — горы. Резко, замысловато уходящие вверх и уже там наверху перераставшие в совсем другое вещество. Вот и прыгай.

— Витька, а ты бы взял меня замуж? Или я вообще никому не нужна? Я никому не нужна! — закричала Лиса. — Ура! Я свободна! Вы думали, у меня есть за что хвататься? А вот теперь попробуйте ухватите меня! Я ничто! Я воздух! Я легче, чем воздух!

Они уже подошли к поселку. Лиса еще раз посмотрела на Витю, но уже по-пьяному растекшимися глазами, розовая помада размазалась по лицу.

— Витя, ты хороший мальчик. Можно тебя поцеловать?

Лиса чмокнула Витю в губы и ушла так легко, как будто до этого он все время шел не с ней, с кем-то другим, или она притворялась.

Витя растерянно стоял на дороге. Понятно было только: у него что-то отняли. Тяжесть, легкость, одно из двух, он не мог понять что. Наверное, ее легкость весит больше. Хотя так не бывает.