Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Альтернативы » №2, 2014

Амин Самир
«СХЛОПЫВАНИЕ» СОВРЕМЕННОГО КАПИТАЛИЗМА И ДЕРЗОСТЬ ЛЕВЫХ

Юг: «новые растущие страны» и «люмпен-развитие».

Что значит «новые растущие»?

Этот термин [«новые растущие», emerging – прим. перев.] одни авторы использовали в одном смысле, другие – в совершенно другом, в разных контекстах, часто – не обращая никакого внимания на точность значения. Поэтому здесь я дам определение: как я представляю себе такую совокупность экономических, социальных, политических и культурных трансформаций, которая позволяет говорить о том, что «появилось новое растущее» государство (нация, народ), изначально занимавшее периферийное место в капиталистической мировой системе («периферийное» в том смысле, как этот термин определялся в моих работах). Появление нового растущего субъекта (emergence) не определяется ни по возрастающим на протяжении длительного времени (более 10 лет) темпам роста ВВП (или экспорта), ни по тому факту, что рассматриваемое общество добилось повышения уровня ВВП на душу населения согласно определениям Всемирного Банка, агентств по экономической помощи, контролируемых западными державами, и экономистов «общепринятого» направления. Появление нового растущего субъекта предполагает нечто много большее: устойчивый рост промышленного производства в рассматриваемой стране и укрепление конкурентоспособности соответствующих промышленных отраслей в мировом масштабе. При этом, опять же, нужно определить, какие именно отрасли важны в этом отношении и что понимается под конкурентоспособностью.

Необходимо также понять, что конкурентоспособность производственной деятельности в экономике должна рассматриваться для производственной системы в целом, а не только для отдельной производственной единицы. Транснациональные корпорации, работающие на Юге, за счет предпочтения ими аутсорсинга и субконтрактной системы могут инициировать создание местных производственных единиц – привязанных к этим ТНК или автономных и способных осуществлять экспорт на мировой рынок, – что на языке традиционных экономистов сделает их конкурентоспособными. Мы не разделяем это урезанное понимание конкурентоспособности, исходящее из методологии эмпиризма. Конкурентоспособность есть характеристика производственной системы. Чтобы таковая существовала, экономика должна состоять из производственных элементов с достаточной степенью взаимозависимости производственных отраслей, так, чтобы можно было говорить о ней как о системе. Понимаемая таким образом конкурентоспособность зависит от различных экономических и социальных факторов, в частности – общего уровня образования и квалификации работников на всех уровнях.

Также все время меняется соотношение между растущей национальной экономикой и глобальной экономикой. Сочетание этих двух разных позиций может дать как политику, способствующую суверенитету, так и политику, ослабляющую его, и в то же время – как политику, укрепляющую социальную солидарность внутри нации, так и политику, ослабляющую ее. Появление новых растущих экономик неразрывно связано с внешней политикой государств. Выступают ли те или иные государства в качестве союзников военной и политической коалиции «триады» [США, Западной Европы и Японии – прим. перев.]? Поддерживают ли они стратегии НАТО? Или, наоборот, противостоят им?

Появление новых растущих экономик и «люмпен-развитие»

Новая растущая экономика не может появиться без государственной политики, опирающейся на некоторый «удобный» блок социальных сил, придающий ей легитимность, – политики, на основе которой может быть выстроен целостный проект национальной производственной системы, ориентированной на развитие за счет внутренних факторов. Одновременно такая политика должна обеспечивать участие большинства классов общества в ее реализации и получение этими группами выгод от роста.

Благоприятному варианту развития – подлинному возникновению нового растущего субъекта – противостоит одностороннее подчинение требованиям глобального капитализма и господствующих монополий, от которого не происходит ничего, кроме того, чтобы я назвал бы «люмпен-развитием» (“lumpen development”). Здесь я многое заимствую у Андре Гундера Франка, который анализировал подобную эволюцию, хотя и в другое время и в другом месте. Сегодня «люмпен-развитие» – результат ускоренной социальной дезинтеграции, связанной с моделью «развития» (хотя оно не заслуживает, чтобы его называли «развитием»), навязываемой монополиями империалистического ядра периферийным обществам, над которыми они доминируют. Проявлением этой модели становится головокружительный рост активности, направленной на добывание средств к существованию (так называемой «неформальной сферы»), иначе говоря – пауперизация, обусловленная односторонней логикой накопления капитала.

Можно заметить, что я не говорю о «капиталистическом» или «социалистическом» характере развития новых растущих субъектов. Дело в том, что такое развитие представляет собой процесс, в котором друг друга взаимно дополняют – и в то же самое время конфликтуют – логика капиталистического управления экономикой и логика «некапиталистического» – потенциально социалистического – управления обществом и политической сферой. Из практических примеров возникновения новых растущих субъектов некоторые случаи заслуживают особого внимания, поскольку они не сопровождались процессами «люмпен-развития». Там не происходило пауперизации среди классов, составляющих основную часть народа, а наблюдалось повышение уровня жизни, иногда скромное, иногда значительное. Из этих примеров два – явно капиталистические: Южная Корея и Тайвань (я не буду здесь обсуждать те конкретные исторические условия, которые позволили успешно осуществить соответствующий процесс в этих двух странах). Два других унаследовали притязания, выдвигавшиеся от имени социализма: Вьетнам и Китай. Куба также могла бы быть включена в эту группу, если бы справилась со своими сегодняшними противоречиями. Но мы знаем и другие примеры вырастания новых субъектов, когда оно сопровождалось «люмпен-развитием» в массовых масштабах. Самый подходящий пример – Индия. В индийском проекте есть составляющие, которые удовлетворяют требованиям, необходимым для возникновения нового субъекта. Проводится государственная политика, благоприятствующая формированию индустриальной производственной системы. Вследствие этого растут «средние слои», происходит прогресс технологического потенциала и образования. Страна способна вести самостоятельную игру на «шахматной доске» международной политики. Но подавляющее большинство – две трети общества – ускоренно пауперизуется. Таким образом, мы имеем гибридную систему, включающую в себя одновременно и рост нового субъекта, и «люмпен-развитие». Мы можем подчеркнуть связь между этими двумя дополняющими друг друга составляющими реальности. Как я полагаю, не слишком грубым обобщением будет сказать, что все остальные страны, относимые к «новым растущим», относятся к этому же обычному гибридному типу, включая Бразилию, Южную Африку и др. Но также существуют ситуации – и так обстоит дело с большинством стран Юга, – когда элементов роста нового субъекта нет, в то время как большинство общества охвачено процессами «люмпен-развития». К этой группе относятся, в частности, такие три страны, как Турция, Иран и Египет; соответственно, я утверждаю, что они не относятся к числу новых растущих субъектов, и от проектов, направленных на то, чтобы стать таковыми, в этих странах отказались.

Проблемы, стоящие перед Югом:

Центр тяжести глобального капитализма сдвигается?

Готовят ли победы государств и народов периферии в антиимпериалистической борьбе почву для социализма или же для формирования новых центров капитализма?

По-видимому, в нынешней ситуации наблюдается контраст между упадком старых центров капиталистической «триады» (США, Европа, Япония), находящихся в кризисе, и подъемом капитализма в ходе экономического роста в новых растущих странах (Китай и другие). Не станет ли в таком случае результатом нынешнего кризиса новое возрождение капитализма, на этот раз с центрами в Азии и Южной Америке? Это будет означать, что победы новых растущих стран в их борьбе против империализма приведут не к социализму, но к новому возрождению капитализма, хотя и с меньшей поляризацией, чем раньше.

Основной аргумент в моей критике этого популярного тезиса исходит из того наблюдаемого обстоятельства, что модель исторически существующего капитализма, ныне пропагандируемая как единственно возможная, с самого начала (европейский меркантилизм) зависела от создания и воспроизводства поляризации в мировом масштабе. Эта ее характеристика сама берет начало в массовом сгоне крестьянства, создавшем основу для капитализма. Эта модель устойчиво функционировала только благодаря тому, что массовая эмиграция в Северную и Южную Америку позволяла «сбросить давление». Для сегодняшних стран периферии, которые составляют 80% всего населения земного шара, из которых почти половина – сельское население, воспроизвести эту модель будет абсолютно невозможно. Чтобы «догнать» развитые страны таким образом, им потребовалось бы пять или шесть «Америк». Поэтому «догоняющее развитие» (“catching-up”) – иллюзия, и любое продвижение в этом направлении может привести лишь в тупик. Вот почему я говорю, что антиимпериалистическая борьба – это потенциально борьба антикапиталистическая. Если мы не можем «догнать», то мы могли бы «сделать что-то другое». Разумеется, в долгосрочных планах развития новых растущих стран перспектива такой трансформации вовсе не будет «неизбежно» фигурировать. Она лишь нужна и возможна. Нынешний успех новых растущих стран – в смысле ускоренного роста в условиях глобального капитализма и с помощью капиталистических методов – укрепляет иллюзию возможности «догнать лидеров». Практика первой волны «пробуждения Юга» в XX веке сопровождалась такими же иллюзиями, хотя тогда это понималось как «догоняющее развитие по социалистическому пути». В тех же категориях я анализировал противоречия «бандунгского проекта» (1955–1980 гг.), с учетом конфликтующих проектов, которые выдвигались национальными буржуазиями и трудящимися классами, выступавшими в качестве союзников в освободительной борьбе.

Сегодня коллективный империализм «триады» использует все имеющиеся в его распоряжении средства, – экономические, финансовые и военные, – чтобы продолжать господствовать над миром. Новые растущие страны, взявшие на вооружение стратегии, направленные на устранение тех преимуществ, которыми пользуется «триада», – контроля над технологиями, контроля над доступом к мировым природным ресурсам и военного контроля над планетой, – тем самым оказываются в конфликте с триадой. Этот конфликт помогает развеять все иллюзии относительно возможности для этих стран «добиться прогресса внутри системы» и дает народным демократическим силам возможность повлиять на ход событий в сторону продвижения по долгому пути социалистического развития.

Три основных проблемы:

1)         «Демократия»? Или демократизация, соединенная с социальным прогрессом?

2)         Новый аграрный вопрос: доступ к земле для всех крестьян Юга.

3)         «Окружающая среда» или социалистическая потребительностоимостная перспектива? Экологическая проблематика и так называемое «устойчивое развитие».

[Подробные разъяснения по этим трем пунктам даны в полном варианте статьи С. Амина – см. ссылку на с. 4. – Прим. перев.]

Дерзость, больше дерзости

Исторические обстоятельства, создаваемые «схлопыванием» современного капитализма, требуют от радикальных левых, как на Севере, так и на Юге, смело формулировать свою политическую альтернативу существующей системе. Цель данной статьи – показать, почему нужна дерзость и что это означает.

  1. Современный капитализм – это капитализм генерализованных монополий. Под этим я подразумеваю то, что монополии более не похожи на островки (хотя бы и важные) в море остальных (еще относительно автономных) компаний, а образуют интегрированную систему. Поэтому они плотно контролируют все производственные системы. Малые и средние предприятия и даже крупные корпорации, не являющиеся в строгом смысле олигополиями, прочно заключены внутри сети контроля, установленной монополиями. Уровень их автономности упал настолько, что они выступают не более чем субподрядчиками монополий. Эта система генерализованных монополий – продукт нового этапа централизации капитала в странах «триады» (США, Западная и Центральная Европа и Япония), проходившего в 1980-е – 90-е годы. Генерализованные монополии теперь господствуют в мировой экономике. «Глобализация» – это название, данное ими набору требований, назначение которых – осуществление ими контроля над производственными системами на периферии глобального капитализма (т.е. в мире за пределами триады). Это не более чем новая стадия империализма.
  2. Капитализм генерализованных и глобализованных монополий представляет собой систему, гарантирующую этим монополиям монополистическую ренту, которая взимается со всей прибавочной стоимости (превращенной в прибыль), извлекаемой капиталом из эксплуатации рабочей силы. В той мере, в какой эти монополии действуют на периферии глобальной системы, монополистическая рента есть империалистическая рента. Процесс накопления капитала, – которым определяется капитализм во всех его последовательных исторических формах, – таким образом, движим стремлением к максимизации монополистической / империалистической ренты. Этот сдвиг центра тяжести процесса накопления капитала служит источником дальнейшей концентрации дохода и богатства в интересах монополий, контроль над которыми находится в основном в руках олигархий («плутократии»), управляющих деятельностью олигополистических групп в ущерб доходам трудящихся и даже в ущерб доходам немонополистического капитала.
  3. Этот дисбаланс при продолжающемся росте, в свою очередь, сам является источником финансиализации экономической системы. Здесь я имею в виду то, что все бóльшая часть прибавочной стоимости не может быть инвестирована в расширение и усовершенствование производственных систем, и поэтому единственной возможностью продолжать накопление в условиях контроля монополий становится «финансовое инвестирование» этой избыточной прибавочной стоимости. В результате финансиализации основные функции контроля над воспроизводством системы накопления перешли примерно к тридцати крупнейшим банкам «триады». Так называемые (эвфемистически) «рынки» – не что иное, как площадки, на которых развертываются стратегии этих субъектов, главенствующих на экономической арене. В свою очередь, эта финансиализация, – причина роста неравенства в распределении доходов и богатства, – порождает растущую массу активов, которой и питается. «Финансовые инвестиции» (точнее, инвестиции в финансовые спекуляции) продолжают расти с головокружительной скоростью, несравнимой с темпами роста ВВП (который при этом сам становится по большей части фиктивным) или с инвестициями в реальное производство. Помимо прочего, взрывной рост финансовых инвестиций требует – и подпитывает – задолженность во всех ее проявлениях, в особенности государственные долги. Когда правительства у власти заявляют, что они стремятся «уменьшить долг», они сознательно лгут, поскольку стратегия финансиализированных монополий требует роста долга (и к этому стремятся, а не борются с этим) как средства нейтрализовать избыточную прибыль монополий. Политика «жесткой экономии», которую вводят «ради уменьшения долга», на самом дела приводила (как и задумывалось) к его росту.
  4. Именно эта система, обычно называемая «неолиберальной», система генерализованных монополий, «глобализованная» (империалистическая) и финансиализованная (по необходимости ради самовоспроизводства), сейчас на наших глазах «схлопывается». Эта система, явно неспособная преодолеть свои растущие внутренние противоречия, обречена и далее идти вразнос. «Кризис» системы возник благодаря ее же «успеху». На самом деле пока что стратегия, применявшаяся монополиями, всегда приводила к желаемым результатам в виде программ «жесткой экономии» и так называемых планов социальных (в действительности – антисоциальных) оптимизаций / сокращений (downsizing), навязываемых до сих пор, несмотря на сопротивление и борьбу с ними. По сей день инициатива остается в руках монополий («рынков») и их политических слуг (правительств, подчиняющихся так называемым «требованиям рынка»).
  5. В этих условиях монополистический капитал открыто объявил войну трудящимся и народам. Это объявление войны сформулировано во фразе: «либерализм – не предмет для переговоров». Монополистический капитал ни в коем случае не утихомирится, а будет продолжать безумствовать. Та критика «регулирования», которую я излагаю ниже, исходит из этого факта.

Мы живем не в такой исторический момент, когда возможен поиск «общественного компромисса». В прошлом это порой было возможным: примеры – послевоенный общественный компромисс между капиталом и трудом, характерный для социально-демократического государства Запада, «реальный социализм» на Востоке, ориентированные на народные массы национальные проекты на Юге. Но нынешний исторический момент – иной. Имеет место конфликт монополистического капитала с трудящимися и народами, которым предлагают пойти на безоговорочную капитуляцию. Оборонительные стратегии сопротивления в этих условиях неэффективны и в конце концов неминуемо потерпят поражение. Перед лицом войны, объявленной монополистическим капиталом, трудящиеся и народы должны выработать стратегии, которые позволят им перейти к наступлению. Период социальной войны с необходимостью сопровождается все новыми и новыми международными политическими конфликтами и военными интервенциями империалистических держав «триады». Стратегия «военного контроля над планетой» вооруженных сил США и подчиняющихся им союзников из НАТО есть, в конечном счете, единственный инструмент, при помощи которого империалистические монополии «триады» могут надеяться и далее господствовать над народами и нациями / государствами Юга.

Какие альтернативы предлагаются перед лицом этого вызова – объявления войны монополиями?

Первый вариант ответа: «регулирование рынка» (финансовыми и иными методами).

Это инициативы, реализовать которые, по их словам, стремятся монополии и правительство. Фактически – это всего лишь пустая риторика, предназначенная для того, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение. Эти инициативы не могут остановить бешеную погоню за финансовой выручкой, которая является следствием логики накопления, контролируемого монополиями. Таким образом, это ложная альтернатива.

Второй вариант ответа: возвращение к послевоенным моделям.

Этим вариантом питаются три разновидности ностальгических устремлений: (i) восстановление подлинной «социал-демократии» на Западе; (ii) восстановление «социализмов», основанных на принципах, на которых работали «социализмы» XX века; (iii) возврат к рецептам «народного национализма» в периферийных странах Юга. Эти ностальгические идеи предполагают, будто возможно «откатить назад» монополистический капитализм, заставив его вернуться к состоянию на 1945 год. Но история никогда не допускает такого возвращения к прошлому. Нужно противостоять капитализму в том его виде, в каком он существует сегодня, а не в том, каким нам хотелось бы его видеть, затормозив его эволюцию в своих фантазиях. Тем не менее, эти ностальгические устремления продолжают владеть умами значительной части левых по всему миру.

Третий вариант ответа: поиск «гуманистического» консенсуса.

Это благочестивое пожелание я определяю следующим образом: иллюзия возможности достижения консенсуса в условиях фундаментального конфликта интересов. Это заблуждение разделяют, в частности, наивные экологические движения.

Четвертый вариант ответа: иллюзии прошлого.

Эти иллюзии апеллируют к «специфике» и «праву на различия», не задумываясь о сфере применимости и смысле этих понятий, как будто прошлое уже дало ответы на все вопросы будущего. Такие апелляции к «культуре» (“culturalisms”) могут принимать религиозные (или подобные религиозным) или этнические формы. Теократия и этнократия становятся удобными «заменителями» демократической социальной борьбы, когда она теряет собственные политические цели.

Пятый вариант ответа: приоритет «личной свободы».

Множество разновидностей этого ответа, основанных на названном приоритете, который рассматривается как исключительная «высшая ценность», включает также и непоколебимых сторонников «представительной избирательной демократии», которую они отождествляют с демократией вообще. Эта формула отрывает демократизацию общества от социального прогресса и даже фактически допускает одновременный социальный регресс – лишь бы не рисковать подрывом демократии, которая сейчас уже сведена к трагифарсу. Есть, однако, и более опасные формы такой позиции. Здесь я имею в виду некоторые распространенные «постмодернистские» течения (в частности, Тони Негри), которые рисуют дело так, что индивид уже стал субъектом истории, – как будто бы коммунизм, позволяющий индивиду эмансипироваться от отчуждения и реально стать субъектом истории, уже наступил!

Хорошо видно, что все перечисленные варианты, в том числе в действительности правые (например, «регулирование», никак не затрагивающее частнособственнические монополии), все еще находят заметный отклик среди большинства левых.

  1. 6.          Что же делать?

Сегодняшний момент предоставляет нам историческую возможность пойти намного дальше; он требует, в качестве единственно возможного эффективного решения, дерзкой и решительной радикализации выдвигаемых альтернатив, которые должны быть способны побудить трудящихся и народы перейти в наступление, чтобы сорвать военную стратегию врага.

Дерзкая программа для радикальных левых

Нижеследующие общие предложения я систематизирую, разделив на три рубрики: (i) социализация собственности монополий, (ii) дефинансиализация управления экономикой, (iii) деглобализация международных отношений.

Социализация собственности монополий

Чтобы альтернативный ответ был эффективным, с неизбежностью потребуется оспорить сам принцип частной собственности монополистического капитала. Предложения «регулирования» финансовых операций, возврата рынков к «прозрачности», чтобы ожидания «экономических агентов» могли быть «рациональными», а также обсуждение условий консенсуса по этим реформам без ликвидации частной собственности монополий – это не более чем пускание пыли в глаза наивной публике. К монополиям обращаются с просьбой «проконтролировать» реформы, противоречащие их собственным интересам, игнорируя то обстоятельство, что у них останется тысяча и один способ расстроить цели таких реформ. Альтернативный социальный проект должен состоять в том, чтобы развернуть в противоположную сторону правила существующего социального порядка (точнее, социального беспорядка), порождаемые стратегиями монополий, – с тем, чтобы обеспечить максимальную и стабилизированную занятость и достойную заработную плату, растущую параллельно росту общественной производительности труда. Эта задача просто невыполнима без экспроприации власти монополий. «Программное обеспечение экономических теоретиков» (употребляя выражение Франсуа Морена) должно быть переделано. Абсурдная и абсолютно нереалистичная экономическая теория «ожиданий» изгоняет демократию из управления принятием решений в экономике. Дерзость здесь подразумевает радикальные реформы в образовании в области подготовки не только экономистов, но и всех тех, кто будет назначаться на управленческие должности. Монополии – это институциональные организации, которые должны управляться согласно принципам демократии, что означает непосредственный конфликт с теми, для кого частная собственность священна. Хотя термин «общее достояние» (“commons”), заимствованный из англо-саксонского мира, сам по себе двусмысленен, поскольку он в любом случае оторван от содержательного рассмотрения социальных конфликтов («англо-саксонская» терминология сознательно игнорирует реальность социальных классов), здесь этот термин может применяться с конкретной целью: заявить, что монополии относятся к “commons”, объектам общего достояния. Отмена частного владения монополиями происходит посредством их национализации. Этот первоначальный юридический акт неизбежен. Но дерзость здесь означает переход к дальнейшим шагам: должны быть предложены планы социализации управления национализированными монополиями и поддержки демократической и социальной борьбы, направленной на продвижение по этому долгому пути. Я приведу здесь конкретный пример того, что могут включать планы социализации.

Как «капиталистические» фермеры (в развитых странах), так и крестьяне (по большей части в странах Юга) находятся в плену у монополий «на входе» (предоставляющих исходные материалы и кредиты) и монополий «на выходе» (от которых зависит возможность переработки, транспортировки и сбыта продукции крестьянина или фермера). Поэтому реальной автономии при принятии своих «решений» они не имеют. Кроме того, плоды роста производительности их труда «высасываются» монополиями, низводящими производителей до положения «субподрядчиков». Какая в данной ситуации возможна альтернатива?

Вместо монополий должны появиться публичные институты, режим управления которыми должен устанавливаться законодательством. Такие институты могут включать в себя представителей: (i) крестьян или фермеров (главные заинтересованные лица), (ii) вышестоящих (поставщики исходных материалов, банки) и нижестоящих (пищевая промышленность, розничная торговля) звеньев производственной цепи, (iii) потребителей, (iv) местных властей (заинтересованных в состоянии природной и социальной среды: школы, больницы, городское планирование, строительство жилья, транспорт), (v) государства (граждан). Перечисленные стороны будут самостоятельно выбирать своих представителей в соответствии с процедурами, отвечающими установленному для каждой из этих составляющих режиму социализированного управления; например, это могут быть производственные единицы, поставляющие исходные материалы, управляемые руководством, включающим как работников, непосредственно занятых на данном предприятии, так и работников предприятий-смежников и т. д. Эти структуры должны быть выстроены по правилам, предусматривающим на каждом уровне определенную формулу привязки необходимых управленческих кадров, например, через исследовательские центры, ведущие независимую научную работу и разрабатывающие подходящие технологии. Мы можем даже допустить представительство «поставщиков капитала» («мелких акционеров») после национализации, если сочтем это полезным.

Таким образом, речь идет об институциональных подходах, более сложных, нежели известные нам формы «самоуправления» и «кооперации». Необходимо изобрести такие механизмы, которые позволили бы реализовать подлинную демократию в управлении экономикой на основе открытых обсуждений с участием всех заинтересованных сторон. Нужна формула системной увязки демократизации общества с социальным прогрессом, в противоположность реалиям капитализма, когда демократия, сведенная к формальному управлению политикой, отрывается от социальных условий, оставляемых на произвол «рынка», на котором господствует продукция монополистического капитала. Тогда и только тогда мы сможем говорить о действительной прозрачности рынков, регулируемых в рамках институционализированных форм социализированного управления.

Приведенный пример может показаться маловажным для развитых капиталистических стран, т. к. фермеры составляют там лишь малую долю работников (3–7%). Но это – одна из центральных проблем в странах Юга, где доля сельского населения значительна и будет оставаться таковой еще какое-то время. Здесь доступ к земле, который должен быть гарантирован всем (с наименьшим возможным неравенством), – один из фундаментальных принципов прогресса крестьянского сельского хозяйства (см. мою предыдущую работу по данному вопросу). «Крестьянское сельское хозяйство» не следует понимать как синоним «стагнирующего сельского хозяйства» (или «традиционного», «фольклорного»). Необходимый крестьянскому сельскому хозяйству прогресс на самом деле требует некоторой «модернизации» (хотя этот термин не вполне правилен, ибо многие, слыша его, сразу думают, что речь идет о модернизации через капитализм). Чтобы повысить производительность крестьянского труда, необходимы более продуктивные исходные материалы, более эффективные кредиты, производственные цепочки и цепочки поставок. Предлагаемые здесь схемы ставят задачу сделать возможной такую модернизацию, которая была бы по духу и методам некапиталистической, иначе говоря, основанной на социалистической перспективе.

Очевидно, что в приведенном здесь конкретном примере необходимо институциональное оформление. Национализацию монополий и социализацию управления ими в сферах промышленности, транспорта, банков и других финансовых институтов следует представлять себе в том же духе, одновременно принимая во внимание специфику их экономических и социальных функций при проектировании системы руководства ими. Опять же, эти руководящие органы должны включать в себя работников как самой компании, так и организаций-подрядчиков и смежников, представителей вышестоящих звеньев производственной цепи, банков, исследовательских учреждений, потребителей и граждан в целом.

Национализация и социализация монополий – ответ на фундаментальную потребность, занимающую центральное место среди тех задач, которые стоят перед трудящимися и народами в условиях современного капитализма генерализованных монополий. Это – единственный путь остановить процесс «накопления через ограбление» – движущей силы управления экономикой в том виде, как оно осуществляется монополиями.

В действительности накопление в условиях, когда оно контролируется монополиями, может воспроизводить себя, только если сфера действия «рыночного управления» постоянно расширяется. Это достигается путем дальнейшей приватизации общественных услуг (т. е. ограбления граждан) и обеспечения доступа к природным ресурсам (т. е. ограбления народов). Более того, «высасывание» прибыли «независимых» производственных единиц монополиями – это ограбление самих капиталистов финансовой олигархией.

Дефинансиализация: мир без Уолл-Стрит

Национализация и социализация монополий сама по себе будет означать отказ от принципа «акционерной стоимости», навязываемого стратегией накопления, обслуживающей получателей монополистической ренты. Эта цель должна быть неотъемлемой частью любой решительной программы преобразований, чтобы можно было выбраться из той трясины, в которой увязло сегодня управление экономикой. Ее осуществление выбьет почву из-под ног финансиализации экономического управления. Возвращаемся ли мы тем самым к знаменитой «эвтаназии рантье», которую предлагал в свое время Кейнс? Нет, не обязательно; во всяком случае, не вполне. Стимулировать сбережения посредством денежного вознаграждения можно, но только при условии точно определенного их происхождения (сбережения домохозяйств работников, предпринимателей, сообществ) и способа, которым они были заработаны. Рассуждения по поводу «макроэкономических сбережений» в общепринятой экономической теории скрывают факт исключительного доступа монополий к рынку капитала. Поэтому так называемое «рыночное вознаграждение» – не что иное, как способ гарантировать рост монополистической ренты. Конечно, национализация и социализация монополий относятся в том числе и к банкам, – во всяком случае, к крупнейшим. Но социализация их воздействия на экономику («кредитной политики») отличается особыми характеристиками, требующими соответствующим образом продуманного построения руководства ими. Термин «национализация» в традиционном понимании означает всего лишь то, что на место совета директоров, сформированного частными акционерами, приходит государство. Это позволит, в принципе, осуществлять банковскую кредитную политику, формулируемую государством, что уже немаловажно. Но этого безусловно недостаточно, если мы считаем, что социализация требует непосредственного участия в управлении банком его основных «социальных партнеров». Здесь не годится «самоуправление», при котором банком руководят его сотрудники. Конечно, персонал должен участвовать в решении вопросов, касающихся условий их труда, – но это и почти все: определение проводимой кредитной политики – не их компетенция.

Если руководящие органы должны будут иметь дело с конфликтами интересов между теми, кто предоставляет займы (банки), и теми, кто их получает («предприятия»), то принципы формирования этих руководящих органов должны быть разработаны с учетом того, что это за предприятия и что для них требуется. Нужна реструктуризация банковской системы, которая стала слишком централизованной с тех пор, как мы в течение последних сорока лет стали отказываться от старых схем регулирования, существовавших до того два столетия. Есть серьезные доводы в пользу того, чтобы перестроить систему банковской специализации в соответствии с потребностями получателей банковских кредитов и их экономическими функциями (краткосрочное предоставление ликвидных средств, средне- и долгосрочное инвестиционное финансирование), а также с нуждами их клиентов. Мы могли бы тогда создать, например, «сельскохозяйственный банк» (или единую координированную систему сельскохозяйственных банков), клиентура которого состояла бы не только из фермеров и крестьян, но и из партнеров сельхозпроизводителей «на входе» (вышестоящие звенья цепочки) и «на выходе» (нижестоящие звенья), как описано выше. Руководство банком осуществлялось бы с участием, с одной стороны, представителей банка (его должностных лиц, нанятых руководством), с другой стороны – клиентов (крестьян или фермеров и других хозяйствующих субъектов выше и ниже по цепочке).

Можно предположить, что будут выделены и другие банковские системы, соответственно различным отраслям промышленности, где руководящие органы будут включать представителей промышленных предприятий-клиентов, исследовательских и технологических центров, а также служб, обеспечивающих контроль над воздействием промышленности на окружающую среду; тем самым будут приняты меры для сведения к минимуму рисков (с признанием в то же время того, что человеческая деятельность не может быть полностью свободной от рисков) и открытости руководства для прозрачной демократической дискуссии.

Дефинансиализация экономического управления также предполагает наличие законодательства двух типов. Во-первых, должны быть узаконены полномочия суверенного государства запрещать на своей территории деятельность спекулятивных фондов (хеджфондов). Во-вторых, нужно разобраться с пенсионными фондами, которые сегодня относятся к числу главных проводников финансиализации экономической системы. Эти фонды были созданы (впервые, конечно же, в США) ради того, чтобы перекинуть на работников риски, которые в нормальной ситуации несет капитал и на которые как раз и ссылаются, оправдывая доходы капитала! Таким образом, это возмутительная схема, явно противоречащая даже той логике, которой идеологически оправдывают капитализм. Но это «изобретение» – идеальный инструмент для реализации стратегий накопления в условиях контроля со стороны монополий.

Ликвидация пенсионных фондов необходима для создания распределительной пенсионной системы, которая по самой своей природе делает нужной и допускает демократическую дискуссию для того, чтобы определять объемы средств, периоды оценки и соотношение между объемом пенсионных средств и осуществляемыми выплатами. В демократическом государстве, где уважаются социальные права, такие пенсионные системы имеют всеобщий характер и одинаково доступны для всех работников. Однако, в крайнем случае, чтобы не запрещать отдельным группам индивидов, если они того пожелают, проявлять инициативу по этой линии, могут быть разрешены дополнительные пенсионные фонды.

В мире без Уолл Стрит экономика еще во многом контролируется «рынком». Но эти «рынки» впервые становятся действительно прозрачными, регулируемыми путем демократических переговоров между теми, кто реально является социальными партнерами (и впервые они не будут противниками по отношению друг к другу, каковыми они с необходимостью выступают в условиях капитализма). Ликвидирован будет т. н. финансовый «рынок» – непрозрачный по природе своей и подчиненный требованиям управления в интересах монополий. Мы можем даже изучить вопрос, принесет ли пользу или нет закрытие фондовых бирж, с учетом того, что права собственности, как в ее частной, так и в общественной форме, будут реализоваться «по-другому». Более того, мы могли бы подумать о том, не учредить ли для этого фондовые биржи заново. В любом случае, тем не менее, сохраняет силу символическая формула – «мир без Уолл-Стрит».

Дефинансиализация, безусловно, не означает отказа от макроэкономической политики и, в частности, кредитного макрорегулирования. Напротив, она означает, что эта политика снова станет эффективной благодаря освобождению от подчинения стратегиям монополий, стремящихся заполучить свою ренту. Восстановление власти национальных центральных банков, более не «независимых», а, напротив, зависимых как от государства, так и от рынков, регулируемых посредством демократических переговоров между социальными партнерами, сделает схемы макроэкономической кредитной политики эффективно работающими в системе социализированного управления экономикой.

На международном уровне: отцепление

Я использую термин «отцепление» (“delinking”), предложенный мной около полувека тому назад и, кажется, замененный в современном дискурсе синонимом «деглобализация». Я никогда не понимал этот термин в смысле отхода к автаркии; речь шла о пересмотре стратегии перед лицом внутренних и внешних сил в ответ на неизбежные требования, диктуемые выбором самостоятельного развития. Отцепление способствует перестройке «глобализации» на основе договоренностей, а не подчинения особым интересам империалистических монополий. Оно также дает возможность снижения неравенства в международном масштабе.

Отцепление необходимо, поскольку меры, предложенные в двух предыдущих разделах, никогда нельзя будет осуществить одновременно на глобальном или хотя бы на региональном (например, европейском) уровне. Их можно лишь инициировать в рамках государств / наций с высоким уровнем развития радикальной социальной и политической борьбы, поставивших себе задачу социализации управления экономикой.

Империализм в той форме, в какой он существовал до первых лет после Второй Мировой войны, создал контраст между индустриализованными империалистическими центрами и подчиненной периферией, где промышленное производство не допускалось. Победы национально-освободительных движений запустили процесс индустриализации периферийных стран, осуществлявшейся через политику отцепления; эта политика была необходима для того, чтобы стало возможным развитие с опорой на собственные силы. Вместе с социальными реформами, иногда радикальными, социальными реформами, эта политика отцепления сформировала условия, позволившие странам, наиболее далеко продвинувшимся в данном направлении, – прежде всего, конечно же, Китаю, – со временем войти в число «новых растущих».

Но империализм нынешнего периода, империализм «триады», вынужденный отступить и «скорректировать» себя применительно к условиям этой новой эпохи, воссоздал себя на новом фундаменте – на основе «преимуществ», используя которые, он стремится удержать привилегии исключительности, которые я разделил на пять категорий. Это привилегии, связанные с контролем над:

  • технологиями;
  • доступом к природным ресурсам планеты;
  • глобальной интеграцией монетарной и финансовой системы,
  • системами коммуникации и информации,
  • оружием массового поражения.

Таким образом, основная форма, которую приобретает отцепление сегодня, определяется именно через вызов этим пяти привилегиям современного империализма. Новые растущие страны осуществляют отцепление, освобождаясь от ограничений, налагаемых этими пятью привилегиями, – конечно, с разной степенью контроля и самостоятельности. Хотя предшествующие (достигнутые за два последних десятилетия) успехи в проведении политики отцепления позволили им развиваться быстрее, прежде всего – через индустриальное развитие в рамках существующей глобализованной «либеральной» системы с использованием «капиталистических» методов, эти успехи способствовали иллюзиям относительно возможности идти и дальше по этому пути, иначе говоря – подняться до статуса новых «равных капиталистических партнеров». Попытка «кооптировать» наиболее авторитетные из этих стран путем создания G20 поддержала эти иллюзии. Но по мере происходящего ныне «схлопывания» империалистической системы (так называемой «глобализации») эти иллюзии, вероятно, будут рассеиваться. Конфликт между империалистическими державами «триады» и новыми растущими странами уже стал видимым и, как можно ожидать, будет обостряться. Если новые растущие страны хотят двигаться вперед, их общества будут вынуждены обратиться к моделям развития с опорой на собственные силы, используя национальные планы и укрепляя сотрудничество Юг – Юг.

Дерзость при таких обстоятельствах подразумевает энергичные и последовательные действия, направленные на достижение этой цели, сочетающие необходимые меры по отцеплению и желаемые шаги по пути социального прогресса. Эта радикализация преследует троякую цель: демократизация общества, достигаемый вследствие принимаемых мер социальный прогресс и занятие антиимпериалистической позиции. Этого курса могут придерживаться общества не только новых растущих стран, но и «заброшенные» или «списанные со счетов» страны глобального Юга. Фактически эти страны подверглись реколонизации через программы «структурных реформ» 1980-х гг. Сейчас их народы открыто восстают, в одних случаях добиваясь определенных побед (Южная Америка), в других – терпя поражение (в арабском мире). Когда я говорю здесь о дерзости, это означает, что радикальные левые силы в этих обществах должны иметь смелость распознать и понять те вызовы, перед лицом которых они стоят, и поддержать продолжение и радикализацию той необходимой для этого борьбы, которая уже идет. Отцепление Юга готовит почву для разрушения самой системы империализма. Это особенно хорошо видно на примере регионов, пострадавших по итогам текущего управления глобальной денежно-финансовой системой, поскольку это – результат гегемонии доллара.

Но будем внимательны: ожидание, что существующую систему заменит «другая мировая денежно-финансовая система», лучше сбалансированная и более благоприятная для развития периферии, – иллюзия. Как это всегда бывает, поиск «консенсуса» вокруг идеи реконструкции «сверху» в международном масштабе – не более чем выдача желаемого за действительное, сродни ожиданию чуда. На повестке дня сегодня стоит разрушение существующей системы (ее «схлопывание») и построение заново национальных альтернативных систем стран, континентов или регионов, – как в Южной Америке, где уже начали осуществляться определенные проекты. Дерзость здесь состоит в том, чтобы набраться смелости и двинуться вперед как можно решительнее, не особенно беспокоясь о реакции империализма.

Та же проблематика отцепления и демонтажа актуальна и для Европы как подсистемы всей системы глобализации под контролем монополий. Европейский проект с самого начала разрабатывался и системно строился с целью лишить народы Европы способностей осуществлять демократическую власть. Европейский союз был создан как «протекторат» монополий. Когда началось схлопывание еврозоны, подчинение Европы воле монополий вылилось в упразднение демократии, которая была низведена до уровня фарса; дело доходит до крайних форм, когда все внимание сосредоточено на одном вопросе: как отреагируют «рынок» (иначе говоря, монополии) и «рейтинговые агентства» (другими словами, опять монополии)? Это единственный вопрос, который сейчас ставится. Реакция народа более не вызывает ни малейшего интереса.

Таким образом, очевидно, что и здесь нет иной альтернативы, кроме дерзости: «неповиновение» правилам, навязываемым «Европейской конституцией» и фиктивным центральным банком евровалюты. Иными словами, нет альтернативы разрушению институтов Европы и еврозоны. Это – неизбежная предпосылка для воссоздания со временем «другой Европы» – Европы народов и наций.

В заключение: дерзость, дерзость и еще раз дерзость!

Таким образом, под дерзостью я подразумеваю:

1)         для радикальных левых в обществах империалистической «триады» – необходимость участия в построении альтернативного антимонополистического социального блока;

2)         для радикальных левых в обществах периферии – участие в построении альтернативного антикомпрадорского социального блока.

Потребуется некоторое время для успешного выстраивания этих блоков, но этот процесс может быть значительно ускорен, если радикальные левые решительно возьмутся за дело и начнут продвигаться по долгому пути, ведущему к социализму. Поэтому необходимо предлагать стратегии, нацеленные не на «выход из кризиса капитализма», а на «выход за пределы капитализма, находящегося в кризисе» (заимствуя формулировки из заглавия одной из моих недавних работ). Мы живем в критический период истории. Единственная легитимность капитализма – в том, что он создал условия для перехода к социализму, понимаемому как более высокая ступень цивилизации. Капитализм ныне – устаревшая система, и продолжение ее существования ведет лишь к варварству. Другой капитализм невозможен. Результат столкновения цивилизаций, как всегда, заранее не известен. Либо радикальные левые добьются, благодаря дерзости своих инициатив, успеха в проведении революционных преобразований, либо победит контрреволюция. Между этими двумя вариантами ответа на существующие вызовы не может быть никакого работоспособного компромисса. Все стратегии нерадикальных левых, – по сути, не стратегии, а лишь каждодневное приспособление к превратностям рушащейся системы. И если власть имущие хотят, подобно герою «Леопарда», «изменить все для того, чтобы ничего не изменилось», то кандидаты от левых полагают, что можно «изменить жизнь, не касаясь власти монополий»! Нерадикальные левые не остановят торжества капиталистического варварства. Они уже заранее проиграли битву – из-за нежелания сражаться. Дерзость – вот что необходимо для того, чтобы сделать реальностью закат капитализма, который будет ознаменован крушением капиталистической системы и рождением подлинной «весны народов» – весны, которая действительно возможна.

 

Перевод составили:

А. Димиева, В. Калмыков, А. Марьясина 

Самир Амин (Samir Amin) – профессор, президент «Всемирного форума альтернатив», директор Форума Третьего мира (Сенегал)



Другие статьи автора: Самир Амин

Архив журнала
№3, 2016№2, 2016№3, 2015№2, 2015№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010
Поддержите нас
Журналы клуба