Феномен идеологии как самостоятельного общественного явления был впервые описан К. Марксом. Основа любой идеологии — постулат, то есть положение, не нуждающееся в доказательстве. Идеолог не может соединить головы всех философов и теологов разных эпох, поэтому «необходимо должна существовать некая священная голова, являющаяся вершиной этих философских и теологических голов, их острием» [Маркс, Энгельс 1955: 536]. Идеология недоказуема, то есть представление идеологов «о своей действительной практике превращается в единственно определяющую и активную силу, которая господствует над практикой этих людей и определяет ее» [Маркс, Энгельс 1955: 38]. Пример, приводимый Марксом, заключается в создании всеобщего интереса, когда «идеологи господствующего класса более или менее сознательно теоретически превращают /идеально выраженные в законах и т.д. условия жизни господствующего класса/ в нечто самодовлеющее» [Маркс, Энгельс 1955: 420–421].

Таким образом, постулат проецирует дальнейшее развитие идеологии в направлении цели, которая способна сплотить общество. Идеология именно тогда становится идеологией, когда цель начинает применяться «к каждому индивиду без различия» и тем самым абстрагируется «от условий жизни этих индивидов» [Маркс, Энгельс 1955: 418]. На основе постулата и цели возникают идеологические ценности — запреты и методы, которые окончательно замыкают общественную активность.

Ценности идеологии имеют первостепенное значение, когда речь заходит о стабильном развитии общества. Существование идеологем определено внеправовыми отношениями. Этот квазирелигиозный статус дает идеологемам право восприниматься в качестве истин веры. Исследуя данный парадокс, философ С. Жижек утверждал, что идеологемы уже не описывают реальность, а сами становятся источником описания и начинают проецировать социальные отношения. Идеология функционирует в переплетениях этих мотивов, рождая причудливое сочетание, которое Жижек называл идеологическим фантазмом [Жижек 1999: 40]. Индивиды осознают, что они делают, но все равно делают это, причем механизмом их действия, пространством бессознательной структурализации выступает фантазм. Фантазм структурирует действительность, делая ее приемлемой и привычной, и тем самым объективирует оба мотива деятельности, сглаживая противоречия классовой борьбы и вводя универсальные — всеобщие — ценности. Собственно, фантазм и есть «воображение» и «представление» «определенных людей о своей действительной практике, /который/ превращается в единственно определяющую и активную силу, которая господствует над практикой этих людей и определяет ее» [Маркс, Энгельс 1955: 38].

Если пойти дальше, то можно увидеть в этом комментарии Жижека отсылку к концепции «веры» С. Кьеркегора. Действительно, именно вера в нечто конкретное создает комфортный и непротиворечивый мир, делает каждый поступок объективным и целостным. При этом вера, конечно, не есть знание. Она лишь объективирует субъективную интерпретацию, начиная от личных поступков и заканчивая объективно-отчужденным, родовым мотивом идеологизации. Как писал Кьеркегор, вера ставит единичное выше всеобщего, в идеале превращая это всеобщее в единичное [Кьеркегор 1993]. Здесь и появляется существенный компонент идеологии, а именно — безотчетная вера, вера, как страсть, как изначальное отторжение критики, как признание чуда, «предназначенного для ослов мостика из царства идей в царство практики» [Маркс, Энгельс 1955: 537]. Лучше всего этот компонент был описан еще в Евангелии, где вера, как идея, могла трансформироваться в физическое действие (например, в передвижение горы). Вера не является антиподом рациональности; «рационализм (идеологии) в том, что в каждую данную минуту подвергается рационализации то, что увидено по-новому» [Мангейм 1992: 159]. Рационализм — это повторяемая операция превращения воспринятого верой в знание.

Постепенно общество привыкает жить по заданным идеологическим ориентирам. Идеологемы трансформируются в написанные законы, и уже на этом новом уровне восприятия они рационально объясняют принятый изначально за аксиому постулат. Реализуется диалектический закон снятия противоречия. Возникшие на основе идеологии отношения становятся объектом нового объяснения. Идеология из политического инструмента господства превращается в основу для социализации.

Возникает стойкое ощущение, что идеология и есть вечный истинный закон существования не только данного социума, но и всего мира. Со временем идеология выходит за пределы социума, ибо она уже обладает универсальным характером. Ведь, чем шире и гомогеннее политическое пространство, тем жестче каркас идеологии, тем она стабильнее, поскольку действует интенсивно, углубляясь в личную жизнь. Помимо этого, для существования этой идеологии необходимо ее столкновение с другими обществами-носителями иного типа сознания. Она не может быть стабильной в едином временном и пространственном континууме. Иначе структура идеологии разрушится — существование ценностей и цели всецело зависит от их сравнения как с имеющейся исторической действительностью, так и с другими схожими структурами. В структуре идеологии — в элементе веры — заложено противоречие. Идеология рационально объясняет «картину мира» лишь тогда, когда в нее верят. Но эту веру нужно подпитывать «чудесами», то есть ошибочность, иллюзорность идеологии должна периодически возникать, чтобы быть снятой. Этот тонкий момент, по Марксу, есть симптом. По мнению Жижека, здесь речь идет вообще о мышлении, о «ключе к пониманию объективного знания» [Жижек 1992: 24]. Социальный симптом, открытый Марксом, констатирует дисбаланс, происходящий в результате отчуждения. И дело здесь в том, что данный дисбаланс не является «раной», он конституирует действительность. Более того, постулирование принципа состоит в том, что симптом, как особый элемент, разрушает гетерогенное пространство, разрушает себя [Жижек 1992: 29]. Тем самым он служит необходимым отрицанием, завершающим построение целостной концепции, ее явно выраженным «отражением», «камерой-обскуром», создающей первичное определение.

Симптом обнаруживается в критике идеологии как изнутри (отсюда «враги народа»), так и извне («враги страны»). Снятие симптома, то есть осуществление репрессии, усугубляет страстность веры, делая идеологию еще могущественнее, а ценности — более глубокими.

Таким образом, идеология структурно состоит из нескольких элементов:

· постулат — не нуждающийся в доказательстве тезис, принимаемый обществом за истину;

· цель — ряд тезисов-лозунгов, описывающих конечную точку развития общества;

· ценности, или идеологемы — тезисы, формирующие ориентиры и отношения общества внутри себя и с окружающим миром;

· вера, как особо остро переживаемое отношение индивида к ценностям идеологии;

· симптом, как некое противоречие, снятие которого ведет к повышению статуса идеологических ценностей.

Итак, идеология — это система базирующихся на содержательном постулате ценностей, ведущих к конечной цели, которая выполняет социализирующую функцию внутри общества и формирует политическую роль общества в мире.

* * *

В свое время К. Маркс выделял две идеологии — либерализм и коммунизм, разделяя их по ценностям и целям. Последователь Маркса К. Мангейм описывал уже четыре идеологии — социализм (марксизм), либерализм, консерватизм и фашизм. Речь шла о четырех видах классических идеологий, структурно совпадавших с марксовым методологическим наследием.

Маркс критиковал либерализм, видя в нем воплощение идеологии как таковой. Но нельзя забывать и консерватизм, который также может быть назван классической идеологией с поправкой на его ценностную ориентацию. Возникновение консерватизма, которое связывают с именем Э. Берка, стало возможным благодаря критике Французской революции, ценностных ориентиров французских революционеров. Поэтому развитие консерватизма неразрывно связано с развитием либерализма в его узком — реформистском — проявлении. Соответственно, там, где либерализм, по тем или иным причинам, играл меньшую роль, консервативными представлялись теории, критиковавшие революционизм, например, социалистической или националистической революций.

Либерализм в работах Д. Локка, Т. Гоббса, А. Смита, Д. Милля, Ф. Гизо, Б. Констана, К. Кавелина, Б. Чичерина предстает системой ценностей, ориентированных на сугубо индивидуальные права человека, к которым относятся право на жизнь и самосохранение, право на собственность, право на свободу волеизъявления. Собственно, либерализм и порождает идеологическую борьбу, поскольку он ориентирован на партикулярность мнений и практик. Возникновение Лиги наций, напротив, означало фиксацию либерализма, как уникальной идеологии, взявшей на себя универсалистскую роль. Соответственно, это была ключевая победа либерализма, впервые со времен Французской революции, — бескровный переворот, родивший настоящих идеологических монстров, вроде фашизма и советского коммунизма. Отстаивая ценность стихийности прогресса — рыночной экономики, конкуренции и возвышения роли экономических успехов, либерализм после Первой мировой войны предстал панацеей от внутригосударственных переворотов, породив тем самым тенденцию к деполитизации общества, а со временем и государства в его коренном отличии от других политических организмов — суверенитете.

Именно против этого выступал консерватизм, отстаивая идею управляемой эволюции. В соответствии с этим консерватизм базируется на принципах неизменности существующего порядка вещей, включая в себя его основные ценности, наполняя ими свое содержание. Об этом писали и Берк, и Ж. де Местр, и К. Леонтьев.

Наконец, еще одной классической идеологией того времени стал социализм, утвердившийся в России благодаря государственному перевороту 1917 г. Несмотря на кажущуюся однозначность, это не был чистый марксизм. В него вошли положения марксова учения, выкладки В. Ленина, некоторые элементы анархизма М. Бакунина и П. Кропоткина, утопий Т. Мора, Ш. Фурье, А. Сен-Симона, Р. Оуэна. Однако в общих чертах советский социализм соответствовал идеологической структуре, в центре которой постулировался коллективизм равных в рамках четко заданной цели — установления обезличенного коллективного общества. Среди основных ценностей социализма были всеобщее равенство, единое коллективное мнение, национализация экономики.

Все три идеологии, интегрировавшиеся в политическое поле, сразу же обнаружили тенденции к экспансии. Договорная традиция, принятая в либерализме и реализованная в «14 принципах» В. Вильсона в Лиге наций, оказалась способной к интеграции в любое общество. С одной стороны, это могло привести к серьезному давлению на суверенитет других государств и групп, а с другой — рождало потенциальную опасность трансформации либерализма. Консерватизм, содержавший в себе вполне прогнозируемую пустоту ценностных ориентиров, целиком зависел от таких трансформаций. Это придавало ему большую устойчивость, оставляя за скобками саму мыслительную деятельность консервативных идеологов, хотя и не исключало угрозы его растворения, утраты основ в сжатых во времени политических актах. Что касается социализма, то его ориентация на коллективизм, охраняемый властью, делала его крайне жизнеспособным, но зависимым от экспансии. Без экспансии, без создания «врагов» его интенсивная деятельность и даже само существование внутри государства оказывалось невозможным.

Наконец, в первой половине XX века миру был явлен фашизм. Постулат фашизма — роль избранной расы. Основная цель — установление господства этой расы. Ценности — принадлежность к расе, следование за вождем, репрессивный характер общественных отношений.

* * *

Роль идеологии в первой половине XX века была подавляющей. Если принять за условную единицу измерения роли идеологии пространственный масштаб политических акций, осуществляемых под ее влиянием, то практически три четверти мира, так или иначе, служили ареной для таких политических действий. Это и создание Лиги наций, ценностную основу которой составили идеологемы либерализма. Это и Вторая мировая война — столкновение немецкого нацизма, европейского либерализма и советского социализма, — в ходе которой пострадали вся Европа, часть Африки и часть Азии. Это и революции в России, Китае, ряде стран «третьего мира».

Относительная стабилизация наступила лишь в 1960–1970-е годы, что дало повод экспертам заговорить в это время о «конце» идеологий.

В середине ХХ века в ряде научных работ был вынесен вердикт идеологии, провозгласивший ее «конец». Озвучили «приговор», в частности, известный исследователь постиндустриального общества американец Д. Белл [Bell 1964] и немецкий политолог Х. Аренд [Arendt 1973]. Оба автора исходили из предпосылки К. Маркса о том, что идеология есть транслируемый сверху — правящим классом — образ действительности, целостная «картина мира». Они постулировали тождество между ролью идеологии и ее существованием. Со временем элита прекращает играть роль источника идеологии, в результате «определенный образ жизни, права, нормы и ценности, стремления, привилегии, культура — все то, что когда-то составляло исключительное достояние высших классов, — распространяется теперь на всех» [Bell 1964: 20–23]. Массовая культура деидеологизирована, и с ее окончательной победой, прогнозируемой Беллом, необходимость в идеологии отпадет вообще.

Арендт видела в идеологии идею, претендующую на первенство. В политическом отношении, утверждала исследовательница, возможен лишь театр мнений, где каждый доказывает свою правоту, то поднимаясь до власти, то теряя очки. Никаких тоталитарных мнений быть не должно. С гибелью фашизма — яркого иллюстративного примера идеологии как тоталитарной идеи — утрачивает свою роль идеология вообще. Об этом предупреждал и К. Мангейм [Мангейм 1992], видевший гибель идеологии именно в нивелировании ее экспансивности и универсализма. Утверждая главенство мнений, а не систем, Арендт также спорила с Марксом, ибо невозможно реализовывать свои интересы, то есть создавать эффективные идеологические системы, без ментального уничтожения и подавления противника.

Прогностический потенциал, заложенный в работах Белла и Арендт, был артикулирован в начале 1990-х годов, после окончательного разрушения Советского Союза — своего рода единственного пространства, где идеология претендовала на роль тоталитарной идеи. Казалось, что это настоящий конец идеологии. Об этом написал в своей ставшей классической работе «Конец истории?» Ф. Фукуяма [Fukuyama 1989]. Он оправдал прогноз Белла: последняя идеология гибнет вместе с СССР и его сателлитами, происходит формирование единственного метода социализации человечества — через демократию и рыночную экономику. У Фукуямы идеология погибает, уступая место свободной конкуренции разных видов масс-культуры.

Концепция Фукуямы органично вписалась в подходы, приобретшие популярность в 1990-е годы, которые можно обобщить одним словом — «постистория». С одной стороны, это был дискурс «постиндустриального общества». Сторонники данного подхода — Белл, П. Дракер [Дракер 1999], В. Иноземцев [Иноземцев 1997] и др. — постулировали переход от общества индустриального с акцентом на труд физический к обществу информационному, построенному на интеллектуальном труде и обмене информацией. Выход за рамки индустриального общества резко уменьшал, по мысли исследователей, необходимость в идеологии. В эпоху сжатого информационного пространства и сетевых структур идеология не могла претендовать на структуризацию общества, а, следовательно, терялись ее конструктивность и социализирующая роль.

С другой стороны, дискурс «постмодерна» постулировал окончание эпохи модерна, при которой любая символическая конструкция, в том числе и идеология, являлась не только пространствообразующим, но и смыслообразующим фактором. В эпоху «постмодерна» любое сложно символическое образование, любой социально значимый знак подвергаются новой интерпретации — деконструкции [см.: Derrida 1993; Гурко 1999], которая не позволяет той же идеологии оставаться неизменяемой, более того, идеология уравнивается с классической философией. Следовательно, идеология, как продукт «модерна» [см.: Матц 1992; Thompson 1990], не может уже играть социализирующую роль, оставаясь актуальной лишь на уровне отдельных корпораций. Но и там от идеологии остаются лишь элементы — базовые ценности, на которых построены взаимоотношения.

С развитием глобализации в 1990-е годы мнение о конце идеологии было поставлено под сомнение. Справедливости ради следует отметить, что еще в 1970-е годы этот тезис подвергался критике. О. Лемберг [Lemberg 1971], один из представителей направления «реидеологизации», утверждал, что идеология формирует некий мир, внутри которого все согласны на определенные правила. Данный подход отвергал универсализм и экспансию идеологии, сводя ее к функции буфера, разделяющего и определяющего происходящие в мире события. Другой представитель этого направления — Я. Барион [Barion 1964] — трактовал идеологию как систему идей, лежащую в основе самопонимания, культурного творчества и политических действий коллектива, будь то государство, нация или большая интегрированная группа. В основе такого взгляда на идеологию лежало признание того факта, что она по-прежнему играет важную роль. Нарастание напряжения между двумя полюсами биполярного мира (в сферу интересов США, как носителя либерализма, попадали одни страны, в сферу интересов СССР, как носителя социализма, — другие), развертывание информационных войн вместо широкомасштабных мировых, — все это свидетельствовало о том, что идеология очень далека от гибели. Даже основоположник тезиса о конце идеологий Белл был вынужден признать, что поспешил с выводами.

Отсутствие ярко выраженных столкновений стало результатом уменьшения значения идеологем. Вторая половина ХХ века — это время «смешанных» идеологий. Происходит резкое сближение консерватизма и либерализма. На их основе появляется идеология «общества благоденствия». Возникают новые идеологии — неолиберализма, неоконсерватизма, антиглобализма. Смешение идеологических ценностей привело практически к полному нивелированию привычной в классической системе шкалы «правые — центристы — левые». Аналогичная эволюция происходила и в Советском Союзе, с той лишь разницей, что социализм здесь все более утрачивал свою роль. Окончательное падение СССР, — когда симптом в виде «перестройки» стал слишком очевидным, а существовавшие идеологемы оказались не способны заново интегрировать общество, — создало предпосылки для нового взлета идеологии. Однако на основе «смешанных» идеологий осуществить этот взлет было невозможно. Западное общество, не обладавшее ярко выраженными ценностными основаниями (практически забывшее их), не могло интегрировать идеологии в страны бывшего социалистического лагеря. Процесс демократизации потерпел сокрушительное поражение. В то же время в самом факте задействования идеологии можно увидеть ее опять-таки возрастающую роль.

* * *

Исследованию феномена глобализации сегодня уделяется большое внимание. Глобализация, начавшаяся еще в 1950-е годы, стала политической, а затем и социальной реальностью к началу 1990-х. Причем это был не просто очередной исторический процесс, а явление, из-за которого «рушится прежняя картина мира, теряет смысл вся система старых понятий, не функционирует и язык, посредством которого мы могли бы интерпретировать нашу историческую ситуацию» [Рормозер 1996: 28]. Более того, некоторые исследователи называют саму глобализацию идеологией.

Исследования глобализации можно условно разделить на три направления.

Представители первого направления (Р. Робертсон [Robertson 1990], А. Аппадураи [Appadurai 1996] и др.) видят в глобализации процесс становления нового вида социальных отношений в масштабе всего мира. Мир превращается в единое общество [Robertson 1990: 15–17], в котором унифицируются отношения и нивелируются все границы, то есть происходит процесс десуверенизации на всех уровнях — от государства до отдельного индивида.

Сторонники второго направления (П. Дракер, Д. Белл и др.) делают акцент на информационной составляющей глобального общества. Информация, пронизывающая глобальное общество, сближает народы, сужая тем самым пространство и время. Распространение информации создает и новую общественную структуру — сетевое общество, в котором главными являются горизонтальные, а не вертикальные (как раньше) связи.

Исследование структуры уже самой информации в ее продуктах (культура, масс-культура, идеология и т.д.) происходит в рамках третьего направления — дискурса «постмодерна». Его сторонники (Ж. Бодрийяр [Бодрийяр 2001], Ж. Деррида, Ж. Лиотар [Лиотар 1998] и др.) утверждают, что уход в прошлое модерна (или, согласно второму направлению, индустриального общества) рождает новую ситуацию в области культуры и языка. Общество становится гомогенным, «сегодня сцены и зеркала больше нет; вместо них появились экран и сеть. Вместо отраженной трансцендентности зеркала и сцены существует некая неотражающая, имманентная поверхность, на которой разворачиваются операции — гладкая операциональная поверхность коммуникации». При этом сам язык пока представлен различными образцами. Поэтому необходимо провести ревизию — деконструкцию — ключевых понятий. В результате возникнет общее понятийное пространство, которое будет доступно всем. Похожий процесс уже произошел с языком общения — упрощенный вариант английского языка стал всемирным средством общения.

Таким образом, глобализация представлена процессами десуверенизации и гомогенизации. Основной структурной единицей глобализации и одновременно ее целью становится индивид. Но индивид не просто как личность, а как источник общественной репрезентации. Только от индивида, собственно, и зависит сама глобализация. Главным достижением глобализации является то, что она постулируется не столько самой своей реальностью, сколько убежденностью в том, что она есть, то есть глобализация — не только процесс десуверенизации и последующего «сочленения различных компонентов человечества в ходе его эволюции в противовес процессам дифференциации человечества» [Чешков 1999: 114], но и «осмысление и признание этой слитности» [Богатуров, Виноградов 1999: 68]. А это и есть идеология в чистом виде. Здесь мы видим и постулат — жизнь индивида, и ценности — доступность потребностей, равенство, репрезентация, и цель — сохранение жизни каждого индивида, и веру в способность всего мира сообща решить все проблемы, и симптом — акции антиглобалистов, фундаменталистов. К тому же степень универсальности этой идеологии крайне высока — ее ценности мгновенно интегрируются в уже подготовленное общество.

Условно эту идеологию, если отделить ее от процесса десуверенизации именно политических границ, можно назвать глобализмом. Глобализм — это очередная стадия эволюции идеологии. Ее ценности сильно размыты, как и в «смешанных» идеологиях, и носят довольно прозрачное название общечеловеческих. Среди них можно выделить равенство индивидов перед законом, свободу слова и вероисповеданий, возможность участвовать в политической жизни, сохранение условий жизни. Очевидно, что такие ценности могут варьироваться и по-разному интерпретироваться. Они имеют более условный характер, нежели ценности «общества благоденствия». Проще говоря, идеологемы глобализма — это рафинированные идеологемы либерализма.

У этой идеологии нет и ярко выраженной долгосрочной цели. Если каждая классическая идеология имела целью построение определенного общества в рамках политической границы государства, то глобализм оперирует масштабами всей планеты, соответственно его цель — построение демократии — сильно удалена от реальности. Она присутствует скорее теоретически, чем практически. Нивелирование цели — основной структурный сдвиг, «мертвая точка» новой идеологии.

Постулат глобализма — сохранение жизни индивида, — напротив, играет серьезнейшую роль. Индивидов много, и часть из них живет в государствах, зачастую враждебных глобализации. Поэтому интерпретация явлений, связанных с угрозой жизни, может быть многовалентной. Отталкиваясь от него, акторы мировой политики — институты, альянсы и страны, способствующие своим влиянием десуверенизации или сопротивлению десуверенизации, — осуществляют политические действия, реализуя идеологические установки. К наиболее крупным акторам следует отнести Евросоюз, США-НАТО, Лигу арабских стран, Израиль, Россию и Китай. Наибольших успехов пока добились НАТО и ЕС. НАТО с помощью ряда операций, в том числе военных, способствовал десуверенизации нескольких десятков стран. А ЕС представляет собой уже не институт управления содружества стран, а одно гомогенное пространство.

Реализация идеологем глобализма происходит через отдельные проекты. Именно в рамках проекта идеология проживает полный цикл, описанный П. Рикером [Ricoeur 1986], — интеграция, социализация и интеграция на новом уровне или гибель. Например, одни лишь подозрения относительно наличия оружия массового поражения (ОМП) у Ирака привели к бомбардировкам этой страны (заработал постулат о сохранении жизни планеты!), которые со временем поддержал почти весь мир. Идеология интегрировалась. Постепенно произошла социализация: мир поделился на сторонников НАТО, занявшихся поиском ОМП, и противников. После захвата Ирака и пленения его лидера идеология интегрировалась на новом уровне — в оккупированной стране начался процесс модернизации. В настоящее время Ирак переживает социализацию, в ходе которой станет окончательно ясно: либо общество полностью обновится, либо погибнет. Сам же проект можно считать законченным с момента пленения бывшего иракского лидера — ОМП оказалось вне поля его действия.

Похожие по методам идеологической реализации сценарии осуществлялись в Сербии, Украине, Киргизии, Грузии, Афганистане, России. На данный момент первый этап — введение постулата и начало интеграции идеологии — можно наблюдать в отношении КНДР, Ирана и Абхазии.

Помимо регионов, являющихся объектом воздействия глобализма, не меньшее пространство занимают регионы, в которых эта идеология уже давно стала единственной. При этом даже в этих странах проективный характер сохраняется: происходит ряд акций — от выборов президента до премьеры фильма, в которых идеология возникает и интегрируется на новом уровне. В противном случае началась бы стагнация. Симптом необходим.

Таким образом, роль идеологии, но уже нового типа, вновь возрастает. В условиях глобализации общество все более унифицируется, информация становится общедоступной как во времени и пространстве, так и по значению и смыслу, выстраиваются сетевые связи и пр. Все эти социальные изменения повышают потенциальную силу идеологии, рождая ощущение разделенности мира реального и виртуального. Недаром приобретают популярность версии о «постановочном» характере некоторых политических акций, событий из жизни политиков, катастроф и т.д. Сегодня роль идеологии такова, что одно рядовое уголовное преступление может послужить причиной интервенции. Причем никакого сопротивления ей оказано не будет, угроза жизни планеты в связи с возможным применением ядерного оружия велика, и это — часть идеологического постулата глобализма.

Примечания

Богатуров А.Д., Виноградов А.В. 1999. Модель равноположенного развития: варианты «сберегающего обновления» // «Полис», № 4.

Бодрийяр Ж. 2001. Система вещей. М.

Гурко Е. 1999. Тексты деконструкции. Томск.

Дракер П. 1999. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе / Под. ред. В.Л. Иноземцева. М.

Жижек С. 1999. Возвышенный объект идеологии. М.

Иноземцев В.Л. 1997. Теория постиндустриального общества как методологическая парадигма российского обществоведения // «Вопросы философии», № 10.

Кьеркегор С. 1993. Страх и трепет. М.

Лиотар Ж.Ф. 1998. Состояние постмодерна. СПб.

Мангейм К. 1992. Идеология и утопия. В 2-х ч. Ч. 1. М.

Маркс К., Энгельс Ф. 1955. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 3. М.

Матц У. 1992. Идеологии, как детерминанта политики в эпоху модерна // «Полис», № 1.

Рормозер Г. 1996. Кризис либерализма. М.

Чешков М. 1999. Глобализация: сущность, сегодняшняя фаза, перспективы // «Pro et Contra», т. 4, № 4.

Appadurai A. 1996. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis.

Arendt H. 1973. The Origins of Totalitarianism. Harcourt.

Barion Y. 1964. Was ist Ideologie? Studie zu Begriff und Problematik. Bonn.

Bell D. 1964. The End of Ideology. Glenon.

Derrida J. 1993. Spectres de Marx. Paris.

Fukuyama F. 1989. The End of the History? // «The National Interest», Summer.

Lemberg O. 1971. Ideologie und Gesellschaft. Eine Theorie der ideologischen Systeme, ihrer Struktur und Funktion. Stuttgart.

Ricoeur P. 1986. Lectures on Ideology and Utopia. N.Y.

Robertson R. 1990. Mapping the Global Condition: Globalization as the Central Concept // Featherstone М. (ed.) Global Culture. L.

Thompson J.B. 1990. Ideology and Modern Culture. Critics Social Theory in the Era of Mass Communication. Oxford.