Обнажение конфликта

У нас мало оснований смотреть вперед с оптимизмом. Сегодня появляется все более признаков того, что нам предстоит пройти через еще один глобальный конфликт. Эти признаки появились в конце прошлого столетия, когда стало понятно, что крах коммунистической системы не означал ликвидацию последнего идеологического основания для политического и военного противостояния, а понятия «богатый север» и «бедный юг», не достаточны для понимания, почему богаты одни и бедны другие.

Определенное время думалось, что на смену противостоянию капиталистической и коммунистической систем идет глобальное противостояние христианско-иудейской и исламской цивилизаций, однако становится очевидным: оно - лишь форма проявления конфликтности более глубокой и совсем иного рода. События последних десятилетий обнажили то, что скрывалось под разными масками и рядилось в одежды различных идеологических и религиозных вероучений.

Все более видимым становится главное противоречие, разделяющее человечество. Оно уже привело к возрождению холодной войны и нового витка гонки вооружений, оно вовлекает в поле своего притяжения иные частные конфликты, которые используются обеими сторонами в попытках получения решающего преимущества. Это противоречие уже свело на нет усилия по предотвращению неконтролируемого расползания технологий массового уничтожения, в том числе ядерного оружия.

В то же время всегда существует обывательский соблазн удовлетвориться простыми объяснениями причинности современных конфликтов, исходя из интерпретации, чьих либо частных действий. Обнаглевшая Америка, месть Буша младшего Саддаму Хусейну за своего отца, стремление России вернуть утраченные позиции одного из авторитетов мировой политики, конфликты вокруг нефтегазовых труб, приход к власти в Иране радикального президента – все это круто замешивается в головах обывателя и порождает иллюзию неупорядоченных, хаотических отношений, порождаемых своеволием, чрезмерной свободой, высокомерием Запада, а также природной нетерпимостью соседей к нам, русским, на самом деле совершенно «белым и пушистым».

Многие из этих факторов, безусловно, «имеют место быть», но это далеко не то, что на самом деле привело к образованию четырех четко обозначившихся центров противоречий - североатлантический альянс, Россия, исламский мир и Китай. Чтобы понять это, стоит отвлечься на небольшое размышление, ведущие к пониманию сути проблемы.

Зачем мы воюем?

Люди всегда старались придавать своим войнам благородные мотивы. Похищение прекрасной Елены, обращение в истинную веру, во имя идеалов свободы и т.д. и т.п. Однако реальный набор побуждений к нападению на соседей на самом деле куда более прозаичен. В первобытном обществе нападали для того, чтобы прогнать соседей с охотничьих и собирательских угодий, или убить и съесть их.

В эпоху древности люди шли с мечом друг на друга чтобы ограбить соседей, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений; захватить пленных для обращения в рабство.

В средние века короли вели своих подданных на войну, чтобы расширить подвластную территорию, получив дополнительный источник земельной и управленческой ренты; ограбить, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений.

Сегодня тоже, как известно, случаются войны. Мало того, мы уже давно живем предчувствием какой то грядущей большой схватки. И опять мы слышим из уст своих элит риторику, которая объясняет все это красиво и благородно: борьба с мировым терроризмом, во имя национальных интересов, идеалов свободы и т.д. и т.п. Мы готовы принять и более практические объяснения, как то: стремление установить контроль над сырьевыми ресурсами, не дать потенциальным противникам возможность получить в свои руки оружие массового поражения и т.д. и т.п.

Однако, принимая эти объяснения, нам стоит заглянуть в суть проблемы все же глубже. Зададим себе на первый взгляд наивный вопрос: можно ли сегодня представить вооруженное нападение, например Англии на Францию, Германию на Италию или наоборот? С трудом. И даже не потому, что они союзники. В конце концов, они потому союзники, что военная вражда между ними не имеет смысла. Они уж точно не будут, слава Богу, съедать или обращать в рабство друг друга. Вряд ли возникнет и стремление одной из этих стран расширить находящуюся под ее прямым контролем территорию для получения дополнительной земельной и управленческой ренты. Сегодня оптимальная общественно-политическая организация в этих странах предполагает развитую местную автономию самоуправления, а границы все более утрачивают свой экономический смысл.

Не думаю, что причиной войны между ними может стать и стремление прибрать к рукам полезные ресурсы. Сегодня в либерально-демократическом цивилизационном секторе эти вопросы решаются без применения военной силы. В этом секторе существуют свои четко обозначенные правила получения управленческого доступа к производственным ресурсам и распоряжения ими. И право на это определяют экономические основания – в частности экономическая эффективность, конкурентоспособность, деньги. Распределение же извлеченных и переработанных природных запасов осуществляется также по рыночным правилам, в которых возможности потребления определяются финансовыми ресурсами.

При этом обществу совершенно безразлично кто конкретно разрабатывает и реализует природные запасы, так как правила для всех едины и само общество имеет возможность более-менее контролировать этот процесс.

В конечном счете, установление и принятие союзными нациями единых правил игры и конкуренции влечет за собой перевод активности в область гражданской и экономической предприимчивости и устранение военной силы, как регулятора отношений. При этом устраняются и корневые основания для вооруженных захватов. На смену политическим инструментам обеспечения управленческого доступа к производству и распределению благ все более приходят экономические, основанные уже совсем на иных принципах действия.

И если орудием политики является, прежде всего, силовая государственная машина (как совокупность органов государственной власти, в том числе и вооруженные силы), то экономический механизм предполагает использование специфических конкурентных преимуществ (EBTDA, издержки, качество, сервисное обслуживание и т.д.), которые уже никак не связаны с государственными отправлениями.

Есть еще одна важная особенность организации воспроизводства в этом цивилизационном секторе: срединному обществу уже не интересно участие в перераспределении управленческого доступа. Воспроизводство и предоставление благ обеспечивается безотносительно национальной государственности и сами блага все более стандартизируются, унифицируются и утрачивают свою национальную и культурную исключительность.

К тому же современная рыночная экономика устроена так, что товар или ресурс идет за потребителем, а не наоборот. Т.е. у современного потребителя нет нужды отправляться с мечом и луком за золотым руном, всегда найдется тот, кто доставит ресурс в место потенциальной потребности.

Заправляя свое авто, европеец обращает внимание лишь на цену и фирменный сервис и ему безразлична национальная принадлежность продающей бензин компании, так как эта принадлежность ничтожно влияет на потребительские качества АЗС и реализуемого на ней бензина.

Обыватель с интересом следит кто лучше, дешевле и качественней его обслужит, но ему уже почти не интересно, скрывается ли за торговой маркой его автомобиля, телевизора или мобильного коммуникатора японское, корейское, китайское или же свое домашнее происхождение. Ему уже почти не интересно, какова национальность его работодателя, тем более что все более компаний в мире становятся публичными и интернациональными (с «рассеянным» капиталом), а результативность наемного труда все более стандартизируется по уровню зарплаты, социальным преференциям и т.д.

Вообще почти все базовые потребности человека (включая физиологические, и потребность в безопасности) не имеют национальной исключительности. Почти все - кроме языкового общения и культурной среды. Но эта среда может быть надежно обеспечена этнокультурной автономией, на которую в христианско-иудейском секторе цивилизации никто сегодня не посягает, и которой сегодня если что и угрожает, то только масскультура, всепоглощающее порождение мирового процесса глобализации. Но это уже другая песня.

Однако ж все вышесказанное справедливо только для этого сектора, принадлежащего определенному типу мировых цивилизации. В то же время мы признаем вполне реальным возможности обмена ядерными ударами между Россией и НАТО (иначе зачем городить огород с их ПРО и нашими всепроникающими чудо-боеголовками), судя по всему, были вполне реальные планы превентивных ударов по Северной Корее, война в Ираке уже реальность, на подходе – удары по Ирану и т.д.

Что же тогда принципиально отличает народы и элиты этих стран, кроме того, что каждая из сторон представляет друг от друга в категориях «хороших» и «плохих» парней? Что реально разделяет мир на некие зоны, на стыках которых происходит конфликтное «искрение» и даже взрывные реакции?

Представляется, что такое принципиальное деление связано с образом самоорганизации общественного воспроизводства в широком смысле (как воспроизводство человека как вида, воспроизводство общественных отношений) так и в более узком экономическом смысле. В этом отношении мы можем четко различать два основных типа сообществ.

Первый - это общественные народы. В основе их самоорганизации лежит гражданское общество, которое создает подконтрольные ему государственные органы для регулирования отношений между субъектами гражданских отношений – людьми, организациями, в том числе и производственно-экономическими и т.д.

Второй тип - это народы государственные. В них в результате тех или иных причин системообразующим центром является государство, которое подчиняет себе общество и никем или ничем не контролируется[1].

Два мира – две системы

Очевидно, что в основе этих двух типов самоорганизации общественного воспроизводства лежит и два типа экономики. При этом для нас важны те аспекты экономических укладов, которые дают нам понимание причин межсистемной конфликтности. Схематически это представляется так:

У народов общественных экономика зиждется на принципах расширенного воспроизводства. А это по сути, глобальная финансово-производственная пирамида. Чтобы существовать и развиваться эта экономика должна или постоянно обновлять производство и порождать новые потребности у старых потребителей либо расширять производство и вовлекать новых потребителей. Жизненный цикл предметов потребления становится все короче. Одежда, обувь – на один сезон, автомобили – максимум на три года. В электронике, которая становится все более расширяющимся сектором, практически каждый год появляется новое поколение продукта, отрицающее старое и перемещающее его на задворки цивилизации, к более бедным слоям населения и более бедным народам.

Эта экономика все более работает на помойку и ее уже не спасает даже вовлечение в экономический цикл самой помойки, т.е. переработка вторичных ресурсов.

В этой экономике производственные возможности растут быстрее возможностей потребления. Причины тому не мало и не только технологического порядка. Заставить человека постоянно обновлять предметы своего потребления или возбуждать у него новые потребности становится все труднее. Причем не только по экономическим причинам (нехватка средств), но и психологическим.

Стремление к эффективности вызывает непреодолимую тягу к снижению издержек, к более дешевым ресурсам, в том числе и к более дешевой рабочей силе, к переносу энергоемких и экологически небезопасных производств в менее развитые страны. А потому сегодня цивилизационный сектор, основанный на такой экономике, все более превращается в мировой управленческий офис, который контролирует и управляет производственными площадками, отдаленными от него.

Работай такая экономика в ограниченном пространстве – неизбежен перегрев и крах пирамиды. Это и обуславливает непреодолимую силу к экспансии, т.е. вовлечению новых ресурсов и освоение новых потребительских рынков.

В целом экономический уклад народов общественных предполагает развитие как путем экономического перераспределения управленческого доступа (упадок и банкротство одних, появление и рост других более эффективных производителей), так и экономической экспансии (новые инвестиционные возможности, новые рынки сбыта, доступ к новым источникам сырья и.д.). Причем обе эти тенденции непреложно будут действовать, пока будет жива рыночная организация хозяйствования и обе они обладают колоссальной силой, способной непреодолимо побуждать к конкретной деятельности не только отдельных людей, но и в целые сообщества.

В социально-политических системах государственного типа складывается экономический уклад, в принципе тяготеющий к обеспечению лишь простого воспроизводства народонаселения. Государственное управление (как совокупность управляющих элит и создаваемых им институтов) в этих системах объективно стремится к самодостаточности. Это непреложная закономерность эволюции любой самоконтролирующейся бюрократической организации. При этом народонаселение для нее является своего рода социобиомассой, обеспечивающей полный цикл воспроизводства системных отношений и фактически обслуживает воспроизводство своих элит. Которые, в свою очередь заинтересованы поддерживать жизнеспособность этой системы, работающей на принципах близких к симбиотическому паразитизму.

Экономика в этих системах ориентирована на простое воспроизводство минимального набора средств, позволяющих обеспечивать простое же воспроизводство народонаселения. Наглядную иллюстрацию действия этой тенденции можно сейчас найти в Северной Корее, и можно было видеть в СССР, причем происходило это практически на глазах одного поколения. По крайней мере, еще в 60-е годы прошлого столетия, приходя в магазин, советские люди могли видеть там пять шесть сортов колбасы, но уже в середине 80—х годов в наших провинциальных бакалеях был всего один продукт - колбаса вареная[2]. А по карточкам нам распределяли ботинки мужские или сапоги женские, фасон и даже размер которых уже не имели значения.

Элиты в таких системах не заинтересованы возбуждать и поощрять потребительский спрос основной массы населения. Потребительство объявляется порочным, осуждается официальной идеологией, которая пытается развитие потребностей человека направить в духовную сферу.

Такие системы в принципе тяготеют к изоляционизму, однако есть процессы, которые неизбежно требуют живого обмена с системами общественного типа. В частности приобретение новых технологий для подержания должного уровня обороноспособности, тех же товаров народного потребления, как для элит, так и даже для обеспечения простого воспроизводства. Ведь экономика, основанная на принципах простого воспроизводства, не имеет значимых внутренних стимулов совершенствования технологий и ее развитие не поспевает за естественным ростом населения. Нет в ней стимула и к росту интенсивности, производительности труда.

Однако по мере развития коммуникативной революции уже никакой железный занавес не может оградить народонаселение такой системы от сравнений. К тому же конкурирующая с ней система активно пропагандируют свой образ жизнедеятельности наглядными примерами потребительского «рая», отвечающего естественным потребностям человека. А потому у народов государственных неизбежно нарастание массового недовольства сложившимся порядком вещей.

Это и понуждает элиты идти на системную гибридизацию, т.е. использование механизмов рыночной экономики при сохранении чисто политических рычагов управления доступом к ключевым отраслям и главным источникам формирования сверхприбыли, как это произошло, например в России. Эта гибридизация неизбежно носит ограниченный характер. Капитализм, рожденный в результате такой модернизации, является в основе своей госкапитализмом, к тому же сверхмонополизированным, а потому он менее динамичен и эффективен по сравнению с экономикой, основанной на либеральных началах.

Как следствие, гибридизация экономики не может обеспечить ни качество жизни народонаселения, сопоставимое с качеством жизни народов общественных, ни растущие государственные нужды: должное поддержание обороноспособности, содержание государственного аппарата, удовлетворение расширяющихся потребностей функционеров государственно-бюрократической машины, содержание идеологического аппарата и т.д.

Поэтому в таких системах неизбежны процессы, которые обеспечивают приток внешних средств. В первую очередь за счет продажи ресурсов и военных технологий, ибо подобные системы в силу своей низкой конкурентоспособности ограничены в возможностях производства высокотехнологичных продуктов, пользующихся спросом на международном рынке.

Эти особенности системной организации порождают особый характер их взаимодействия. Во многом это связано с тем, что разные типы самоорганизации общественного воспроизводства имеют разные и порой несовместимые типы экономики, но и чисто практические механизмы хозяйственной организации, разные механизмы доступа к природным ресурсам и разные принципы распределения.

И если в секторе либеральной социально-экономической организации хозяйства действуют одни правила, основанные на относительно свободной экономической конкуренции, то у народов государственных, к которым относится, прежде всего, Россия, работает система, в которой свобода экономического перераспределения, как правило, либо ограничена либо просто запрещена. А приоритетные права на управленческую ренту, как государства, так и отдельных экономических элитных групп, близких к государственным элитам, обеспечиваются и защищаются чисто политическими методами, имеющими мало общего с экономическими, основанными на эффективности.

Т.е. на стыке цивилизационных типов существует системная несовместимость, препятствующая экспансионистской линии экономического развития и свободному доступу экономических агентов одного типа в зону, в которой действуют другие принципы организации хозяйства.

Однако экономическое развитие ограничить действительно сложно. Оно, как всякий естественный рост, стремится, во что бы то ни стало пробить себе дорогу к распространению на новые территории и рынки. Тогда на стыке различных цивилизационных систем неизбежно возникает конфликтность, обусловленная как взаимным стремлением оградить себя от проникновения чужеродной организации, так и взаимным стремлением систем одного типа распространить свое влияние на систему другого типа.

Зачем? Ограбить, захватить доступ к ресурсам, взять в рабство, съесть соседа и т.д.? Конечно же, нет. Цель такого подчинения – обеспечение системной совместимости, распространение единых правил функционирования экономики, как системы расширенного общественного воспроизводства.

Сегодня Западу действительно не обязательно присоединять к себе чужую территорию, устанавливать свое прямое правление и брать в плен народ. Достаточно, если на территории будут тем или иным способом введены правила функционирования экономики, основанные на конкуренции эффективностей, а доступ к сырьевым ресурсам будет регулироваться не политическими решениями, а свободным рынком, предусматривающим в числе прочего и правовую защиту от недобросовестной конкуренции. То бишь, эта территория будет вовлечена в свободный процесс глобализации экономических отношений, основанных на принципах конкуренции эффективности и расширенного воспроизводства. Тем более, что на этом «поле» у западных экономических элит есть очевидные преимущества векового опыта.

Такая операция была успешно проведена после второй мировой войны в Западной Германии и Японии и отнюдь не привела к утрате этими странами своей суверенности. В конце восьмидесятых, начале девяностых это же, но другим путем произошло в Восточной Европе. Однако попытки провести аналогичную операцию оказались сомнительно успешны на Балканах, напрочь проваливаются в Афганистане, Ираке и вряд ли они имеют мирную перспективу и на территории России. Любопытно разобраться - почему?

За что проливаем кровь?

В конфликты, возникающие на стыке разнородных систем, естественно, вовлечено все сообщество конфликтующих сторон. Причем происходит это, как правило, под лозунгом национальных интересов. Мчатся танки, плывут авианосцы, на землю летят бомбы, гибнут люди – солдаты, старики, женщины, дети и даже иногда бизнесмены и политики.

За что гибнут последние, понятно. Они рискуют (чаще всего не собой) чтобы «пить шампанское», то бишь, выиграть в жизненно важной для них схватке за распространение правил игры, в которую привыкли и умеют играть они, на территорию, где действуют другие правила. Или же защитить себя от конкуренции элит другой системы и от экспансии самой этой системы.

А в чем интерес обывателя? Причем интерес этот, судя по всему, силен настолько, что элиты сравнительно легко вдохновляют обывателя на войну не за страх, а за совесть! И вдохновляют, спекулируя на страхах, которые применительно к России, казалось бы, совершенно фантомны. Любопытно в этой связи высказывание одного из авторитетных сторонников нашего сближения с Западом доктора философских наук Анатолия Ракитова: «Неужто, кроме самых тупоголовых, сегодня кто-то всерьез полагает, что американцы спят и видят, как нас завоевать? Чтобы вместо нас построить здесь нормальные сортиры?..»

И действительно, ведь мы уже отмечали, что с точки зрения удовлетворения базовых потребностей, обывателю сегодня практически почти безразлично, кто будет организатором этого процесса. Что ему из того, что собственником корпорации, в подразделении которой он работает, является, например не Роман Абрамович или Вексельбер, а какой то Джон Смит или Ямура Такагава? Ведь правила игры либеральной экономики предполагают процесс, хотя и весьма негладкий, постепенного усреднения условий рынка рабочей силы и стандартов социальной защищенности и качества жизни наемных работников, безотносительно национально-государственной принадлеж­нос­ти. И распространение этих правил на нашу территорию приведет явно не к ухудшению сложившегося у нас качества жизни.

Не думаю, что российского обывателя будет при этом душить патриотическая жаба, особенно если учесть, что поведение отечественных олигархов (подобно куршевильским похождениям одного из наших «сильных мира сего» явно не способствует возбуждению у обывателя патриотических интенций по отношению к своим элитам.

И все же большинство россиян готово если не проливать кровь, то, по крайней мере, жестко отстаивать свою суверенность от посягательств Запада. Как впрочем, и западный человек по отношению к России. Чего же боится обыватель сегодня настолько, что он готов отстаивать прямые интересы своих элит, проливая свою кровь и обрекая себя на ужасы войны?

У западного обывателя есть немало вполне реальных оснований боятся замещения своих эффективных элит на менее эффективные, а сложившуюся систему, обеспечивающую высокие стандарты качества жизни, на менее эффективную. А это, как видно на примере стран, попавших после второй мировой войны в сферу влияния СССР и коммунистической системы, вышло им боком. Уж что может быть нагляднее примеров сопоставления качества жизни в Западной и Восточной Германий, Северной и Южной Корее!

Обыватель в России и схожих с нами типологически странах (в том числе в государственно-теократических - Ираке, Иране, Афганистане и т.д.), естественно заинтересован в том, чтобы иметь качество жизни такое же, как у народов стран северо-атлантического альянса. Но суть проблемы заключается в том, что он хочет «жить как у них, а работать, как у нас». Если точнее, то пользоваться благами как на Западе, но быть избавленным от необходимости проявлять социально-экономическую и политическую инициативу и уж ни в коем случае не распространять у себя культурный и религиозный плюрализм, свойственный либеральным демократиям[3]. В конечном счете, речь идет о том, что обыватель боится утраты естественной для него этнокультурной среды. Он боится, что с заменой системы и сменой элит придут чужие, которые будут претендовать на его рабочее место, он боится, что ему будут навязывать чужие обычаи и религию.

Почему? Может обыватель авторитарно-государственной системы одурманен идеологическим наркотиком, который усиленно вкачивают в него его же национальные элиты и который возбуждает животные страхи перед утратой этнокультурной идентичности, приходом «чужих» элит и т.д.? Однако ж и сегодня, когда появилась возможность прямого сравнения качества жизни и удовлетворения базовых потребностей и допущен определенный идеологический плюрализм, наш российский обыватель не очень стремится сделаться по примеру Запада народом общественным, а не государственным. Наоборот, налицо возрастание охранительных патриотических интенций. Еще более сильны такие интенции в том же Ираке, Иране и Афганистане. В отличие от нас, там люди готовы на обильную кровь, чтобы защищать солидарно со своими элитами свой привычный уклад, хотя и не прочь попользоваться благами Западной цивилизации и технологии.

В чем же дело?

А суть проблемы заключается в том, что всякий государственный народ действительно боится утратить то, что составляет основу его национального бытования. Подавляющее большинство россиян не готово даже во имя более высокого качества жизни сменить привычный российский уклад на иной, в котором уровень благополучия зависит более от личных качеств, а не от степени государственного покровительства.

Мы готовы защищать свое исконное право на гражданское безгосударствование, на избавление от необходимости проявлять инициативы, напрягающие участием в общественно-политическом самоуправлении, на свободу от ответственности за судьбу страны.

Возможно, действительно, сегодня в отличие от исламского мира мы уже не готовы пойти ради этого на пролитие крови, но защищать пассивно, противясь, отторгая всем нутром своим и саботируя попытки привить у нас либерально-демократические принципы, мы будем еще долго. И будем долго еще наездами пользоваться благами, характерными для Западной цивилизации и вернувшись к себе лицемерно принижать их значение, объявляя западного человека тупым, бездуховным и вообще лишенным благодати, которой сподобились мы в своей национальной русской исключительности.

Это настроение российского срединного общества все более активно начинают использовать наши элиты. Они уже достаточно недвусмысленно выказывают свою готовность вовлечь нацию в прямую конфронтацию с западным сообществом. Этот настрой возникает, прежде всего, из опасения последствий коммуникативной революции, позволяющей обывателю все более свободно сравнивать конкурентные возможности своих элит. Отсюда стремление более слабой стороны превентивно оградить своего обывателя от влияния извне, от искушения соблазном возможностей личной инициативы. Тем более, что все более возрастающая часть новых поколений россиян все меньше ориентируется на государственным патернализм и начинает принимать либеральные ценности, по крайней мере, в их экономической части.

Именно потому сегодня в России элиты активно возбуждают у обывателя враждебность к Западу. А так как у наших элит сегодня нет достаточно ресурсов и мощи, чтобы применить к Западу наступательную стратегию, то они активно внедряют в сознание обывателя образ нашей страны как осажденной крепости. А в осажденной крепости любые действия элит могут быть представлены, как защита национального интереса. Даже если они на самом деле направлены на ограждение себя от конкуренции более эффективной западной системы общественного воспроизводства и ведут к снижению уровня обеспечения базовых потребностей россиян, а также критически снижают уровень безопасности.

Нам надо четко осознать, что обострение конфронтации России с Западом, наступления между нами новой эры холодной войны, первопричина разворачивающегося конфликта христианско-иудейского и исламского миров связано именно с системной несовместимостью самоорганизации народов общественных и государственных. И в ближайшем будущем нас ждут новые потрясения глобального масштаба, связанные со стремлением элит Западного мира распространить правила своей игры на чужое поле и стремлением наших элит защитить поддерживаемую ими неконкурентоспособную систему и нежеланием нас самих расставаться с привычным укладом.

При этом вполне очевидно, что именно либерально-демократическая система обеспечивает более высокие стандарты качества жизни. Она же, в результате замещения политических регуляторов механизмами экономической эффективности, значительно менее подвержена опасности «горячих» форм конфликтности.

Не менее очевидно и то, что системная организация народов государственных предполагает именно корпоративное авторитарно-бюрократическое государство, которое компенсирует свою экономическую неэффективность политической изоляцией, защищаемой силовыми инструментами. Именно потому в отношениях государств с такими системами слабы интеграционные тенденции[4] и риски конфликтов неизмеримо больше. Это подтверждается как нашей «дружбой» с ближайшими соседями, не входящими в ЕС, так и вообще мировой международной практикой.

Однако преимущества Западной цивилизации очевидны лишь в ближайшей перспективе. Есть ясное понимание и того, что она толкает нас в сторону избыточного потребления и ставит перед нами вопрос о «пределах роста», обозначенный еще в 70-х годах прошлого столетия Римским клубом. Распространение «правил игры» Запада на весь мир мультиплицирует его системные пороки и ускорит сооружение и крах вселенской пирамиды. А потому выбор для человечества становится все более интересным и практически не разрешимым.

В одну сторону нас неудержимо влекут базовые потребности «жить сегодня» но что–то практически инстинктивно заставляет нас цепляться и за уклад, в котором для обывателя обеспечивается лишь простое воспроизводство. И для обыденного сознания, основанного на этом укладе, риск утраты этнокультурной идентичности практически равнозначен утрате жизнеспособности. Что ни говори, а национальная идентичность это далеко не только язык, одежда и привычное вероисповедание. Это и почти генетическая склонность быть народом либо граждански общественным, либо опекаемым государством. А это обстоятельство категорически не может быть устранено ни этнокультурной автономией, ни веротерпимостью, ни каким иным плюрализмом.

И то, что даже в футурологических фантазиях, подобных «Звездным войнам» Дж. Лукаса, мы находим явное разделение Вселенной на «имперский» и «свободный» мир, свидетельствует не об ограниченности нашего воображения в отношении общественного мироустройства, а о реальной «извечности» этого деления, в еще более глубокой основе которого лежит противоречивое единство свойств биологической видовой изменчивости и устойчивости.