1. Парадокс гуманитарных наук и его конструктивное решение

Гуманитарные науки - это область самопознания человека и человечества. Парадокс самореференции стоит в центре гуманитарных наук, определяя сложное соoтношение их гуманитарности и научности. Именно с человеком, единственным говорящим из всех существ, в бытие приходит нечто несказуемое - сам человек. Вот что пишет о парадоксе самореференции американский философ, математик, один из основателей когнитивистики Даглас Хофштадтер:

"...Как только возможность представлять собственную структуру достигает некоей критической точки, то пиши пропало - это гарантия того, что вы никогда не сможете представить себя полностью. Теорема Гёделя о неполноте, Теорема Черча о неразрешимости, Теорема остановки Тюринга, Теорема Тарского об истине - все они чем-то напоминают старинные сказки, предупреждающие читателя о том, что "поиск самопознания - это путешествие, которое... обречено быть неполным, не может быть изображено ни на каких картах, никогда не остановится и не сможет быть описано". 1

Гуманитарные науки строятся вокруг этого парадокса: они изучают самого изучающего, они именуют именующего, и именно поэтому в их центре находится разрыв самого дискурса, слепое пятно, в которое попадает обращенный на себя взгляд. По словам Мишеля Фуко, "...это и тень, отбрасываемая человеком, вступающим в область познания, это и слепое пятно, вокруг которого только и можно строить познание.... Человек построил свой образ в промежутках между фрагментами языка". 2 Как ни странно, именно человек являет собой главный пробел во всем комплексе гуманитарных наук. Поле гуманитарности состоит из размывов и зияний ускользающей от себя рефлексивности. Непостижимость человека для себя, несводимость к себе образует трещину в основании гуманитарных наук. Именнно то, что делает возможными гуманитарные науки - человеческая способность самосознания и самоописания - ставит под сомнение их научность. Взаимобратимость субъекта и объекта придает всему проекту гуманитарных наук шаткость, колебательность, подрывает их объективно-научные основания.

Эта проблематичность гуманитарного знания как самопознания отозвалась во всей системе научного знания 20-го века, потрясая основания и самых методологически устойчивых дисциплин, от математики и логики до кибернетики и информатики. Именно на сцене гуманистики разыгрывается трагикомедия homo sapiens, который с античных времен был призван к главной цели - "познай самого себя", а в 20-ом веке уперся в методологический тупик невозможности самопознания. Не противоречит ли гуманитарность самому представлению о научности как объективном познании, коль скоро познающему не дано полностью объективировать себя самого? Не оксюморон ли само выражение "гуманитарные науки", чей объект парадоксально совпадает и не может совпасть с их субъектом? Нет исхода из этих "странных петель" саморефлексии, нет решения вопросам о самой возможности гуманитарных наук. Но "сама возможность их постановки есть уже ворота мысли будущего". 3 Так заканчивает М. Фуко свою "археологию гуманитарных наук" - и с этих же обнадеживающих сомнений может начаться их футурология. Наш подход точнее было бы назвать не футурологией, а футуроскопией. Футурология, популярная дисциплина 1960-х - 1970-х гг., пыталась предсказать будущее, выстроить его в линейной перспективе растущих тенденций, тогда как футуроскопия обозревает разные варианты и горизонты будущего без попытки подчинить их единой логике развития. Это своего рода ландшафтное видение будущего как множества веерообразно расходящихся и не заслоняющих друг друга будущностей.

Неспособность гуманистики настичь свой ускользающий субъект-объект - обратная сторона ее конструктивной задачи: строить новые знаки, понятия, образы человека. Только так может быть разрешен парадокс самореференции: снимать свое знание о себе в бытийном росте самого познающего. Человековедение неотделимо от человекотворчества. Субъект человековедения потому и не может быть полностью объективирован, что находится в процессе становления, и каждый акт самоописания есть и событие его самопостроения. Когда общество, или университетское начальство, или коллеги-естественники просят гуманитариев предъявить продукты их деятельности, поневоле напрашивается указательный жест: вы, я, все мы... О чем бы ни писались гуманитарные сочинения: об эстетике итальянского Возрождения или об эпических сказаниях древней Индии, о взаимовлиянии романских и германских языков или о кантовской философии времени и пространства, - всюду перед нами предстает образ иного человека, иного разума. Мы сопоставляем его и себя, различаем и находим общее, а значит, становимся более самими собой и одновременно - более человечными.

Гуманитарные дисциплины являются таковыми не потому, что они вообще изучают человека и его разнообразные проявления. Физиология, анатомия, медицина, экономика, социология, политология, социально-экономическая история тоже изучают человека, устройство его тела, продукты его деятельности, способы его общественной организации. Но эти науки являются не гуманитарными, а естественными или общественными. Гуманитарность свойственна именно таким дисциплинам, где человек менее всего может опредметить себя как эмпирическую данность, как индивидуальное или социальное тело. Гуманитарность - в тех процессах мышления, творчества, высказывания, межличностных отношений, где человек менее всего определим и завершим. Гуманитарные науки заняты демистификацией не только собственной научности, но и тех форм научности, на которые претендует физическое, физиологическое, экономическое знание о человеке. Критическая сторона гуманитарности - денатурализация и деполитизация человека, разоблачение того, что естественным и общественным наукам представляется твердым, позитивным основанием объективности. Конструктивная сторона гуманитарности - это построение новых знаков, означаемым которых становится сам гуманитарный субъект, человек, не столько открывающий нечто в мире объектов, сколько производящий собственную субъективность методами самоназначения и самообозначения.

 

2. Гуманитарная озабоченность естественных наук

Эта конструктивная сторона гуманистики сегодня все больше затребована точными и естественными науками. На протяжении всего 20-го века гуманистика испытывала комплекс неполноценности перед математикой, физикой, биологией. Но по мере того, как новейшие технологии, исходя из естественнонаучных и математических данных, пытаются приблизиться к созданию искусственной жизни и разума, они все более вступают на гуманитарную территорию. Как теперь выясняется, именно то, что делает гуманистику не вполне научной - обратимость ее субъекта-объекта, семантическая размытость и даже метафоричность ее языка - составляет высший интерес точных дисциплин, ту вершину самосознающей и самоорганизующейся жизни, к которой они стремятся.

Не случайно с 1970-х - 1980-х гг. все больше ведущих ученых-естественников обращаются к гуманистике, прежде всего, к проблемам сознания, творчества, интуиции, свободной воли, к лингвистическим, этическим и даже теологическим проблемам. Причем именно в качестве ученых, ищущих объяснения тем проблемам мироустройства, с которыми они профессионально сталкиваются в своих дисциплинах (в основном, физико-математических). Дэвид Бом, Джон Бэрроу, Фримэн Дайсон, Пол Дэвис, Роджер Пенроуз, Фрэнк Типлер, Джон Уилер... По мере того как физика пытается соединить все известные ей аспекты мироздания, в частности теорию относительности и квантовую механику, в теорию всего, выясняется, что главным недостающим звеном в этой "великой цепи бытия" может оказаться именно человеческое сознание, в котором преломляются все грани микро- и макровселенной. Физическую картину мира невозможно достроить изнутри самой физики, в этой головоломке не хватает именно гуманитарного кусочка. Так, Джон Уилер, Фрэнк Типлер и Джон Бэрроу разработали известный "антропный принцип", согласно которому физические параметры вселенной таковы, чтобы сделать возможным присутствие в ней сознающего ее человека. Джон Экклс (Нобелевский лауреат 1963 г. по физиологии и медицине) и Роджер Пенроуз (один из крупнейших современных физиков) выступили, независимо друг от друга, с квантовой теорией сознания, которая находит место для свободы воли и творческих задатков мысли в странном поведении квантов на уровне мозговых клеток, нейронов и межнейронных синапсов.

Обращение к гуманистической проблематике обусловлено еще и тем, что некоторые естественные науки отчасти исчерпали свой ресурс экспериментальных исследований и не имеют эмпирических данных, чтобы подтвердить или опровергнуть интереснейшие гипотезы, возникающие на кончике пера. Наука упирается в предел человеческой способности мыслить и описывать вселенную - или измышлять и воображать ее. Симптоматично название нашумевшей книги Джона Хоргана "Конец науки: Перед лицом пределов знания в сумерках века науки". 4 Книга вобрала в себя интервью с крупнейшими учеными в десяти дисциплинах, от физики и космологии до теории хаоса и эволюционной биологии, и отражает их в основном пессимистический взгляд на возможность объективной, позитивной науки. Хорган называет современную науку, пережившую свой конец, "иронической" и сравнивает ее с литературной критикой, где высказываются и оспариваются разные интересные мнения, которые никак не ведут в направлении объективной истины. Зато они ведут в направлении человеческого субъекта и прокладывают новые пути его саморефлексии.

Росту научного престижа и влияния гуманистики способствовала и антипозитивистская философия науки, манифестом которой стала книга Томаса Куна "Структура научных революций" (1962). Хотя Т. Кун рассматривал парадигмальные сдвиги только в естественных науках, сам механизм таких сдвигов получает у него, в сущности, гуманитарное объяснение - как изменение взгляда научного сообщества на изучаемые явлeния. На множестве примеров Т. Кун показывает, что к научным революциям ведет не открытие новых фактов и даже не новая интерпретация имеющихся фактов, а внезапное изменение взгляда на мир, которое он сравнивает с эффектом переключения зрительного гештальта. 5 Взгляд ученого, если проследить его до конца, ведет опять-таки от видимого к видящему. Еще более радикальные выводы из куновской концепции были сделаны методологией науки конца 20 в., где начинает преобладать конструктивизм, т.е. представление о научных теориях и понятиях как о культурных конструктах, содержание которых задается человеческим субъектом. Поворот к гуманитарной проблематике, таким образом, определяется всем ходом развития науки 20-ого века в ее отталкивании от позитивизма.

По сути, все дисциплины, от которых зависит будущее цивилизации, включая математику, кибернетику, информатику, когнитивистику, семиотику, нейропсихологию, теорию и практику построения искусственного интеллекта, - все они оказываются заложниками специфически гуманитарной проблемы. Именно гуманитарность является средоточием не только человеческой саморефлексии, но и вообще саморефлексивной способности разума, кому бы он ни принадлежал - богу, человеку или машине. Гуманитариям нечего жаловаться на периферийность своих занятий в технизированном укладе 21-го века. Высшая техника, способная вычислять и мыслить, не может состояться без саморефлексии, без обучения ремеслу "быть самим собой", "познавать себя", "говорить о себе". Это "себя", "о себе", эта самообращенность и составляет нерв гуманистики. В этом смысле гуманистика находится на переднем плане всех прорывов кибер-, нейро- и биотехнологий в будущее.

И если гуманистике есть чему завидовать в естественных и точных дисциплинах, то прежде всего дерзости воображения. Как ни странно, современная наука, в том числе и физика, и биология, теоретически более раскованны, более открыты фантазиям о будущем, чем гуманитарные науки, большей частью обращенные в прошлое и сосредоточенные на анализе текстов. Если Ф. Бэкон у истока Нового времени провозгласил "Знание - сила", то А. Эйнштейна так перелагает этот девиз для современной науки: "воображение важнее знания". 6

3. Практическая надстройка гуманитарных наук. Техногуманистика

Как же практически воплотить конструктивный потенциал гуманитарных наук? 
В системе человеческих знаний-умений есть одно пропущенное звено. Науки, как известно, делятся на три большие группы: естественные, социальные и гуманитарные. У первых двух есть практические надстройки - методы преобразования того, что данные науки изучают, a у третьей эта надстройка отсутствует, точнее, еще не приобрела своего места и функции в системе наукознания.

Предмет Науки Практика

 

Природа Естественные Техникa

Общество Социальные Политика

Культура Гуманитарные ?

У естественных наук есть область практической применимости - технология, которая преобразует то, что они исследуют: природу. Общественные науки через свою практическую надстройку - политику - преобразуют общество. Может ли у гуманитарных наук, исследующих культуру, быть особая практическая ветвь, дисциплина преобразования культуры, - подобно тому, как техника преобразует природу, изучаемую естественными науками, а политика преобразует общество, изучаемое общественными науками? 
Сегодня гуманитарные науки почти никак не воздействуют на то, что они изучают, - на язык, литературу, художественные движения. Если такое воздействие и осуществлялось раньше, то, как правило, вне академической науки. Ф. Ницше и Вл. Соловьев, Ф. Шлегель и В. Белинский, А. Бретон и В. Беньямин, А. Белый и В. Шкловский - все эти инициаторы новых теоретических и художественных движений сегодня еще менее были бы допущены на порог университетов, чем в их время. Академическому гуманитарию положено знать, а не изобретать и не придумывать. Университетская философия - это по сути философоведение, которое изучает чужую философию (как литературоведение - литературу), но не ставит задачу создать свою. Гуманитарные науки много знают, но мало мыслят, производят мало идей, которые могли бы определять развитие цивилизации.

Я полагаю, что каждая гуманитарная наука должна стать еще и искусством изменения того, что она изучает. По-английски я обозначаю эту область "techno-humanities", техногуманистика, в первичном смысле "техне" как искусства, умения. Понятие гуманитарных технологий вовсе не предполагает, что гуманитарные науки должны заимствовать "техно" от технологий, основанных на естественных науках. Наоборот, естественные науки в свое время позаимствовали понятие "техно" у сферы искусств. Греческое "techne", "собственно, и означает "искусство, художество, мастерство". У Платона и Аристотеля к области "techne" относятся врачевание, охота, домостроительство, ткачество, ваяние, пророчество, игра на лире и флейте, искусства управления государством, кораблем и колесницей. Пришла пора гуманитариям возвратить себе это "техне", которое перешло в ведомство естественнонаучных технологий, хотя изначально принадлежало именно сфере искусства. 
Техногуманистика - это область гуманитарных искусств - практик и технологий, которые преобразуют то, что гуманитарные науки изучают. У гуманитарных наук, наряду с их научностью, должен возникнуть еще один уровень - не чисто исследовательского, а конструктивно-преобразовательного мышления.

Речь идет не о первичных искусствах (поэзия, музыка, живопись, театр, кино и т.д.), которые изучаются гуманитарными науками, а о вторичных искусствах, возникающих на основе самих гуманитарных наук. Как на основе естественных наук вырабатываются техники (искусства) преобразования природы, - так и на основе гуманитарных наук могут вырабатываться искусства преобразования культуры. Перед ученым-естественником часто встает вопрос: какими новыми технологиями чреваты его открытия? Такой же вопрос уместно ставить и перед лингвистом, литературоведом, искусствоведом, культурологом. Например, какие новые литературные приемы, стили, направления могут возникнутъ на основе той или иной литературоведческой идеи? Разумеется, этот вопрос нельзя прямо адресовать фундаментальной науке или, скажем, истории литературы. Но в литературоведении, наряду с тремя основными общепринятыми разделами: теорией, историей, критикой литературы, - должно быть место и проективной деятельности: обоснованию новых текстуальных стратегий, приемов, жанров, направлений. Литературоведению нужен четвертый раздел, обращенный не к прошлому (история), не к настоящему (критика), не к вечному (теория), а к будущему (прогностика, эвристика, креаторика). Иными словами, рядом с литературоведением должно быть место литературоводству, и точно также искусствоведение дополняется искусствоводством, языковедение - языководством и т.д. Например, лингвистика, изучая лексическую систему данного языка, обнаруживает в ней, при сравнении с другими языками, определенные изъяны и зияния - и не только констатирует такую нехватку, но и предлагает ряды новых слов, понятий, терминов, концептов, которые расширяют интеллектуальный потенциал данного языка.

4. От культурологии к культуронике

Среди техногуманитарных дисциплин особое место должно принадлежать культуронике, которая соответствует положению культурологии в системе гуманитарных наук. В названии этой дисциплины используется тот же греческий по происхождению суффикс -оник-, что и в назаниях таких прикладных, практических дисциплин, как "электроника", "бионика", "авионика", "мнемоника". Культуроника (culturonics) - гуманитарная технология, изобретательская и конструкторская деятельность в области культуры; активное преобразование культуры как следствие или предпосылка ее теоретических исследований. Что такое культуроника в ее отличии, с одной стороны, от культурологии как теоретической и исторической дисциплины, a с другой стороны, от техники и политики как практических надстроек над естественными и общественными науками? Культуроника в отношении наук о культуре есть то же самое, что по отношению к естественным наукам есть техника как преобразование природы, а по отношению к социальным наукам есть политика как преобразование общества. Гуманитарные науки остро нуждаются в своем собственной технологии и в своей собственной политике - отсюда и постоянные попытки технологизировать или политизировать гуманитарное мышление, пренебречь его спецификой ради выхода в конструктивное измерение. Культуроника - это практическая надстройка над науками о культуре, попытка воплотить трансформативный потенциал гуманитарного мышления, не утрачивая его специфики, не технологизируя и не политизируя феномена культуры. Культуроника занимает центральное место в ряду техногуманитарных дисциплин, поскольку она работает с целостным полем культуры, то есть со всем предметным объемом гуманитарных наук, в отличие от более специальных дисциплин, таких, как литературная или лингвистическая креаторика (литературоводство, языководство).

Культуроника - это конструирование новых форм действия в культуре, новых техник общения, новых моделей восприятия и творчества. Культуроника мыслит проектами, т.е. знаковыми системами, которые еще не стали практиками и институциями какой-либо культуры и образуют план возможных трансформаций всего культурного поля. Если культурология - это наука о культуре, культуроника - совокупность технологий, основанных на этой науке. Наука и техника различаются как сферы открытия и изобретения.

Гуманитарные науки не меньше нуждаются в изобретениях и изобретателях, чем естественные. Мы спрашиваем у естественных наук, каков технический потенциал того или иного открытия, какими изобретениями оно чревато. Так и про гуманитарную идею или теорию можно спросить: способна ли она породить новое культурное движение, художественный стиль, трансформацию языка? Можно ли на основе данной идеи создать новое интеллектуальное сообщество, творческую среду? Вот какие вопросы обращает культуроника к гуманитарным наукам, ища в них задатки искусств, творческих практик, интеллектуальных ремесел.

Культуроника возникает в связи с культурологией и на ее основе, поскольку именно исследование культуры выявляет ее нереализованные возможности. В отличие от культурологии, которая изучает известные культуры, культуроника изучает то, чего еще нет, - проектирует, моделирует и продуцирует возможные культурные объекты и формы деятельности, включая:

Новые художественные и мыслительные движения;

Новые дисциплины, методы исследования, философские системы;

Новые стили поведения, общественные ритуалы, знаковые коды, интеллектуальные моды;

Новые типы культур и цивилизаций...

К культуронике относится деятельность таких культурных сообществ, которые порождают на основе определенных теорий соответствующие культурные практики, например, итальянские гуманисты, немецкие романтики, американские трансценденталисты, итальянские и русские футуристы, русские символисты и концептуалисты.

Культуроника - это деятельность 
 Д.С. Лихачева по экологической охране культуры; 
 Ю. М. Лотмана по развитию семиотического сознания и системному изучению и преобразованию семиосферы; 
 Г. П. Щедровицкого по внедрению рефлексивной методологии в образовании, градостроительстве, дизайне, экономике.

5. Тройное членение гуманитарного поля. Манифест как техногуманитарный жанр. Транспоэтика и трансэстетика

Гуманитарным наукам должны соответствовать гуманитарные искусства - не те искусства, которые изучаются гуманитарными науками, а те рефлексивные практики, которые возникают на их основе. Техногуманистику и ее центральную часть, культуронику, нельзя смешивать с художественным творчеством или другими формами действия внутри определенных предметных областей культуры. Так же, как в области естественных наук мы различаем явления природы (предмет науки) и технологические процессы (применение науки), а в области социальных наук - общественные процессы и их сознательную политическую трансформацию, так и в области гуманитарных наук следует различать три уровня:

1. предметный (формы первичной знаковой деятельности:

язык, ценности, нормы, обычаи, верования, ритуалы,

мифы, искусства): КУЛЬТУРА

2. теоретический (познание, информация): КУЛЬТУРОЛОГИЯ

3. практический (деятельность на основе познания,

метапрактика, трансформация): КУЛЬТУРОНИКА

Рассмотрим трехслойное строение гуманитарного поля в сфере языка. Во-первых, на основе языка возникают первичные "искусства слова" - лирика, эпос, драма, объединяемые понятием художественной словесности. Во-вторых, на основе языка возникают теоретические дисциплины, исследующие как сам язык - лингвистика, так и языковые искусства - литературоведение. На этом традиционное дисциплинарное членение языкового поля завершается, дальше следуют только уточнения, спецификации (роды и виды языковых искусств, направления и методы в лингвистике и литературоведении).

Между тем необходимо очертить еще один уровень - мета-языковых технологий, которые пользуются научными понятиями лингвистики и литературоведения, чтобы трансформировать сами предметы их изучения - язык и словесность. Как известно, вершинные образцы и достижения литературной теории мы находим не в научных монографиях или диссертациях, а в манифестах, программных работах классицизма, романтизма, реализма, символизма, футуризма, сюрреализма, постмодернизма и т.д. Речь идет о практическом, экспериментальном литературоведении, образцы которого мы находим у писателей, критиков и мыслителей, обосновавших новые направления литературы или исследовавших возможности новых художественных форм, - Буало и братья Шлегели, В. Гюго и Э. Золя, М. де Унамуно и Ф. Маринетти, А. Бретон и Р. Барт, а в России - В. Белинский, Д. Мережковский, А. Белый, В. Шкловский, Ю. Тынянов... Область их усилий - уже не поэтика или эстетика, которые исследуют действующие законы литературы и искусства, а транспоэтика и трансэстетика, которые через поэтику и эстетику движутся к новым возможностям литературы и искусства, пытаются преобразовать то, что они изучают. Приставка "транс-" означает "за", "сквозь", "через", "по ту сторону" того, что обозначается корневой частъю слова. В приложении к названиям теоретических дисциплин "транс-" обозначает именно вторичные практики, технологии, которые возникают на их основе и ведут к трансформации изучаемых ими областей.

Собственно, манифесты и программы еще во время классицизма, романтизма и символизма двигали вперед литературную жизнь; они-то и были образцом теоретической мысли, предвосхищающей практику. Существующее деление культуры на первичные практики и изучающие их теории заведомо неполно и не позволяет определить характер творческого вклада многих выдающихся деятелей культуры, например, русского Серебряного века. Д. Мережковский, В. Иванов, А. Белый были и писателями, и теоретиками, но в их работе присутствует нечто третье, чего нет ни у чистых художников (например, Н. С. Лескова или А. П. Чехова), ни у чистых ученых (типа А. Н. Веселовского или А. А. Потебни). Они не просто делали литературу и не просто изучали ее, а раздвигали границы литературы, открывали в ней новую эпоху, исходя из теоретического видения ее задач и возможностей. Они были не только (1) литераторами и (2) литературоведами, но и (3) литературоводами, т.е. сочетали литературную практику (стихи, проза) с литературной теорией, а последнюю переводили в новую, вторичную практику, в искусство управления литературным процессом, в программу нового литературного направления и даже целого культурного движения, в котором были и художественная, и теоретическая, и философская, и религиозная, и социальная составляющие.

Литературоводство, по сути, не уступает в древности и весомости литературоведению, и большинство новых теоретических идей пришло к нам именно из манифестов и программ новых литературных направлений, а не из ученых монографий. Но академическими традициями признано и востребовано только литературоведение; в последние десятилетия - и сама литература: отделения и программы creative writing (творческое письмо) в американских университетах. Пришла пора узаконить как самостоятельную область интеллектуальной деятельности и creative thinking (творческое мышление), в какой бы гуманитарной области оно ни проявлялось. Конструктивный сдвиг в гуманитарных науках назрел давно и требует интеграции в систему академических программ и институций.

6. Философия и онтотехника. Практические основы миротворения.

Особое значение приобретают в наше время философские практики формирования новой техносреды и виртуальных миров. Здесь хотелось бы сделать полемическое отступление. Некоторые современные философы, особенно неопрагматического толка, проникнуты убеждением, что их профессия утратила практический смысл, что время больших исторических свершений для философии миновало, поскольку мир давно не верит в универсальные решения и в силу обобщающей мысли. Мир нуждается только в маленьких, частичных улучшениях, с которыми технологи и политики справляются лучше, чем философы. Такая точка зрения выражена философом Ричардом Рорти, в частности, в его лекции в РГГУ. "В ХХ веке не было кризисов, которые требовали бы выдвижения новых философских идей. /…/ Большинство нынешних интеллектуалов отмахивается от утверждений, что наши общественные практики якобы требуют каких-то философских обоснований." Отсюда - "маргинализация философии": "теперешний здравый смысл нас всех сделал материалистами и реформистами". 7

Нельзя согласиться с тем, что 20-ый век обошелся без исторических кризисов, требующих участия философских идей: чего стоят хотя бы битвы между тоталитаризмом и либерализмом, коммунизмом и персонализмом, идеологией и наукой. Или разве кризис левых, революционно-преобразовательных движений в 1960-х не привел к возникновению всего комплекса постмодерных идей, определивших последние десятилетия 20-го века? История показывает, что роль самых общих идей и концептов не падает, а возрастает по мере вступления человечества в инфомационный век. Что касается утверждения, что интеллект становится все более материалистичным, на это можно возразить, что сама материя в современных представлениях становится все более интеллектуальной, информационно насыщенной. На рубеже XX-XXI веков происходит "раскрутка" незримых слоев материи, граничащих с иноматериальным - сознанием, психикой, генетическим кодом, ранее неизвестными измерениями пространства. Никогда раньше производство, техника, даже бизнес и реклама не были столь метафизическими в своих основаниях. 8

Так, первая задача, которую должны решать создатели компьютерных игр, - задача метафизическая: каковы исходные параметры виртуального мира, в котором разворачивается действие игры, сколько в нем измерений, как соотносятся субъект и объект, причина и следствие, как течет время и разворачивается пространство, сколько действий, шагов, ударов отпущено игрокам по условиям их судьбы и что считается условием смерти? Любая компьютерная игра, любой виртуальный мирок содержат в себе свойства "мировости", "универсности", которая и образует специфический предмет и заботу философии. Причем масштабы таких "мирков" быстро разрастаются. Например, знаменитая "Second Life" ("Вторая жизнь") – это трехмерный виртуальный мир, созданный в 2003 г., но уже населенный четырнадцатью миллионами участников из 100 стран мира, точнее, их аватарами. На этой территории действуют свои законы, строятся дома, открываются бизнесы, обращаются свои денежные единицы (линдены, которые можно обменять на реальные доллары). Речь идет не просто о новой трансконтинентальной и транснациональной территории, но об особом мироустройстве, которое целиком, в своих внутримировых основаниях, задается волей и деятельностью людей. И конечно же, это альтернативное мироздание имеет свою онтологию и эпистемологию, свою логику, этику и эстетику, свои законы пространства и времени, случая и судьбы, - свою философскую матрицу, которая сознательно или бессознательно кладется в основу его технического построения, программного обеспечения. Недавно в некоторых американских университетах на кафедры и в лаборатории программирования стали приглашать профессиональных историков для разработки определенных тематических игр (например, игры по мотивам шекспировских пьес или наполеоновских войн требуют консультации у специалистов по соответствующим эпохам). Но столь же насущным, по мере разрастания этих виртуальных миров, становится и участие в их строительстве философа – специалиста по универсности и универсалиям, по самым общим, всебытийным вопросам мироустройства.

Раньше техника занималась частностями, отвечала на конкретные житейские нужды - в пище, жилье, передвижении, в борьбе с врагами и власти над соплеменниками. Философия же занималась общими вопросами мироздания, которое она не в силах была изменить: сущностями, универсалиями, природой пространства и времени. Техника была утилитарной, а философия - абстрактной. Теперь наступает пора их сближения: мощь техники распространяется на фундаментальные свойства мироздания, а философия получает возможность не умозрительно, но действенно определять и менять эти свойства. Техника конца ХХ и тем более XXI века - это уже не орудийно-прикладная, а фундаментальная техника, которая благодаря продвижению науки в микромир и макромир, в строение мозга, в законы генетики и информатики проникает в самые основы бытия и в перспективе может менять его начальные параметры или задавать параметры иным видам бытия. Это онтотехника, которой под силу создавать новый пространственно-временной континуум, новую сенсорную среду и способы ее восприятия, новые виды организмов, новые формы разума. Тем самым техника уже не уходит от философии, а заново встречается с ней у самых корней бытия, у тех первоначал, которые всегда считались привилегией метафизики. Вырастает перспектива нового синтеза философии и техники - технософия и софиотехника, которая теоретически мыслит первоначала и практически учреждает их в альтернативных видах материи, жизни и разума.

Раньше, когда в нашем распоряжении был один-единственный мир, философия поневоле была умозрительной, отвлеченной наукой. Когда же с развитием компьютерной техники и открытием относительности, квантов и параллельных вселенных открывается физическая возможность других миров, философия переходит к делу, становится сверхтехнологией нового дня творения. Раньше философ говорил последнее слово о мире, подводил итог: Гегель любил повторять, что сова Минервы (богини мудрости) вылетает в сумерках. Но теперь философ может стать "жаворонком" или даже "петухом" мировых событий, возвещaть рассвет, произносить первое слово о прежде никогда не бывшем. В XXI веке появляются, по крайней мере в научно очерченной перспективе, альтернативные виды разума и жизни: генопластика, клонирование, искусственный интеллект, киборги, андроиды, виртуальные миры, изменение психики, расширение мозга, освоение дыр (туннелей) в пространстве и времении… При этом философия, как наука о первоначалах, первосущностях, первопринципах, уже не спекулирует на том, что было в начале, а способна сама закладывать эти начала, определять метафизические свойства инофизических, инопространственных, инопсихических миров. Философия не завершает историю, не снимает в себе и собой все развернутые в ней противоречия разума, а развертывает собой те возможности разума, которые еще не воплотились в истории или вообще не могут исторически воплотиться, требуют построения альтернативных миров, осуществимых в иных, виртуальных, параллельных формах бытия. Философия - это зачинающее, концептивное мышление, которое во всяком большом, "мирообъемлющем" деле закладывает начало начал, основание оснований.

ХХ-ый век - век грандиозных физических экспериментов, но XXI -ый век может стать лабораторией метафизических экспериментов, относящихся к свободной воле, к роли случая, к проблеме двойников и возможных миров. Физические эксперименты переходят в метафизические по мере того, как создаются условия для воспроизведения основных (ранее безусловных и неизменных) элементов существования: интеллект, организм, жизнь, вселенная - уже в их множимом, творимом измерении. Например, клонирование - это не просто биологический или генетический опыт, это эксперимент по вопросу о человеческой душе и ее отношении к телу, об идентичности или различии индивидов при наличии генетического тождества. Поэтому никак нельзя согласиться с пессимистическим утверждением Ричарда Рорти, что "суждения философов о том, как сознание соотносится с мозгом или какое место ценности занимают в мире фактов, или как можно согласовать детерминизм и свободу воли, - не интересуют большинство современных интеллектуалов". 9 Эти философские вопросы сейчас приобретают даже более практический смысл, чем когда-либо раньше, именно в силу грандиозного расширения возможностей науки и техники, подходящих к постановке метафизических вопросов. И если философы, включая представителей аналитической традиции, устраняются от решения этих вопросов, то за них берутся ученые, такие, как Дэвид Бом, Джон Бэрроу, Пол Дэвис, Роджер Пенроуз, Фрэнк Типлер, Рэй Курцвайл, Ноам Чомски, Даглас Хофштадтер, Дэниэл Дэннет... Но от этого сами вопросы не перестают быть глубоко философскими, теми же самыми, над которыми билась мысль Платона, Декарта, Канта, Гегеля. Философские вопросы остаются и заостряются, просто в отсутствие интереса со стороны профессиональных философов они переходят в ведение физиков, биологов, кибернетиков, когнитивистов, которые оказываются в большей степени наследниками великих метафизических традиций, чем сотрудники кафедр аналитической философии.

Если философия хочет вернуться в центр интеллектуальной жизни, она должна воссоединиться с большими техническими, информационными, биогенетическими, социально-политическими практиками XXI-го века, закладывать концептуальные основы новых практик, стать технософией, биософией, инфософией, политософией. Точно так же на основе эстетики и поэтики должны действовать трансэстетика и транспоэтика, способствуя формированию новых художественных и литературных практик, как это делала романтическая эстетика начала XIX в. или символистская начала XX-го. Техногуманистика охватывает собой все дисциплины, которые направлены на трансформацию того, что изучается соответствующими гуманитарными науками: культуронику ("культуроводство"), трансэстетику ("искусствоводство"), транспоэтику ("литературоводство")…

7. Лингвистика и философия: От анализа к синтезу языка

Широчайшее поле применения имеет и транслингвистика, которая создает искусственные языки или задает новые направления развитию естественных языков, исследует и реализует возможности словообразования и эволюции грамматических форм. Очевидно, что деятельность доктора Людвика Лазаря Заменгофа, создателя международного языка эсперанто, не относится к области лингвистики, хотя и развивается на ее основе. Именно сравнительный анализ существующих языков позволил Заменгофу синтезировать новый язык, сочетающий романские, германские, славянские элементы. Транслингвистика охватывает область построения как плановых международных языков (волапюк, окциденталь, интерлингва и мн. др.), так и специализированных языков, включая языки различных дисциплин (математики, логики, лингвистики) и языки программирования, общения человека и машины. Большой вклад в транслингвистику, в теорию и практику лингвопроектирования внесли Р. Декарт, Г. В. Лейбниц и такие создатели проектов философских языков, как Дж. Дальгарно, Дж. Уилкинс. Ж. Делормель. 
Что касается естественных языков, то они по традиции считаются "инертными", открытыми только медленным историческим изменениям, а не сознательным преобразованиям. Но и в этой области есть место для проективно-трансформативной деятельности. К транслингвистике относятся: словарная, а в значительной мере и словообразовательная работа В. Даля, по-новому структурировавшая лексические запасы русского языка и прибавившая к нему около 14 тысяч собственно далевских новообразований; "воображаемая филология" В. Хлебникова, которая вылилась примерно в такое же число неологизмов и в эксперименты с морфологией и синтаксисом, значительно увеличившие гибкость русского языка; в наше время - "грамматология" Ж. Деррида, которая из теоретической сферы постоянно выходит на уровень трансформации языковых практик. Все это и можно отнести к гуманитарным технологиям, т.е. практикам второго, надтеоретического, а не дотеоретического уровня. 10

Однако язык - это забота не только лингвистики, но и всех гуманитарных наук в ХХ-ом веке, который прошел, как известно, под знаком "лингвистического поворота". И англоязычная аналитическая традиция, и европейский структурализм и постструктурализм (деконструкция) обращались к языку как центральному предмету гуманитарных исследований. Анализ повседневного, художественного, научного и собственно философского языка, его семантических, грамматических и логических структур, утверждалась как главная задача гуманитарных исследований. При этом синтетический, творческий аспект самого гуманитарного языка, задача производства как можно более содержательных, информативных суждений часто игнорировались. На это обращают внимание Жиль Делез и Феликс Гваттари, чье гуманитарное творчество, вопреки преобладающему аналитическому уклону ХХ-го века, направлено именно на расширение философского языка, синтез новых понятий и терминов.

"...Философия - дисциплина, состоящая в творчестве концептов... /../ На это нельзя возражать, что о "творчестве" обычно говорят применительно к чувственным вещам и к искусствам, - искусство философа сообщает существование также и умственным сущностям, а философские концепты тоже суть "sensibilia". Собственно, науки, искусства и философии имеют равно творческий характер, просто одна лишь философия способна творить концепты в строгом смысле слова./…/ Чего стоит философ, если о нем можно сказать: он не создал ни одного концепта, он не создал сам своих концептов?" 11

Здесь содержится ответ на вопрос, как может измениться подход к языку в техногуманитарной перспективе. Альтернативой лингво-аналитической традиции выступает философия синтеза языка, или конструктивный лингвоцентризм. Если предмет философии, да и всех лингвоцентричных и текстоцентричных гуманитарных наук, включая филологию и литературоведение, представлен прежде всего в языке, то задача этих наук - расширять существующий язык, синтезировать новые слова и понятия, лексические и концептуальные поля, вводить новые языковые правила, увеличивать объем говоримого - а значит и мыслимого, и потенциально делаемого.

Синтез языка (language synthesis) - направление в гуманитарных науках, которое ставит своей задачей синтез новых терминов, понятий и суждений на основе их языкового анализа. В каждом моменте анализа заложена возможность нового синтеза. Где есть вычленимые элементы суждения, там возникает возможность иных суждений, иного сочетания элементов, а значит, и область новой мыслимости и сказуемости. Мы приведем два примера порождения новых понятий в гуманитарном языке на основе их анализа: моральное и логико-лингвистическое понятие.

1. Суждение "глупость есть порок" может рассматриваться аналитически, в манере Джорджа Мура, одного из зачинателей английской лингвистической философии, как эквивалентное суждениям "я плохо отношусь к глупости" или "глупость вызывает у меня негативные эмоции". Синтетический подход к этому суждению проблематизирует его и потенцирует как основу для иных, альтернативных, более информативных и "удивляющих" суждений (как подчеркивал еще Аристотель, философия рождается из удивления и, как можно добавить, сама его порождает). Анализ сам по себе интеллектуально тривиален, тавтологичен, если он не ведет к попыткам новых синтезов.

Приведем возможную цепь синтезирующих вопросов и суждений. Всегда ли глупость - порок или в определенных ситуациях она может быть добродетелью? Если ум может служить орудием порока, то не может ли глупость служить орудием невинности? Если глупость используется как средство для достижения благих целей, может ли она считаться благом? Что такое "благоглупость", как сочетаются в ней добро и зло? Если возможна "благоглупость", то не возможна ли и "благоподлость"?

"Благоподлость" кажется сомнительным оксюмороном: если нехватка ума еще может сочетаться с благими намерениями, то как быть с извращением воли? Можно ли предавать, насильничать, кощунствовать с благими намерениями? Очевидно, можно, и диапазон примеров очень широк: от Великого Инквизитора до Павлика Морозова. Великий Инквизитор (из романа Федора Достоевского) во имя блага людей, их сытости и довольства, отнял у них тяжелый, мучительный дар Христа - дар свободы. Павлик Морозов, как и тысячи "настоящих советских людей", повинуясь внушенным ему представлениям об общественном благе, донес властям на своего отца, погубил деда, брата и других близких.

Таким образом, суждение "глупость есть порок", тривиальное как предмет анализа, может стать основой для синтеза далеко не тривиальных суждений и словообразований, таких, как "благоподлость". Наша формализация операций языкового синтеза включает символ ÷ , знак логической бифуркации, альтернативы, выдвигаемой из анализа данного суждения. Те элементы суждения, которым предшествует знак ÷, являются переменными, и их альтернативы или вариации на следующей строке образуют новые суждения.

Исходное положение: глупость есть порок.

 

Глупость может быть пороком ÷ или, при определенных условиях, 
 добродетелью.

Одно из условий добродетели - доброе, благое намерение.

Глупость может делаться с благими намерениями. Благоглупость.

Подлость может делаться с благими намерениями. Благоподлость.

БлагопОдлость - подлость, совершенная с благими намерениями, принимаемая или выдаваемая за нечто благотворное, за важное, полезное дело; "подлость во спасение" (как бывает "ложь во спасение"). 
Tакими взрывчатыми оксюморонами полна действительность и ХХ-го, и ХХI-го веков. Мы уже знаем, как революционный порыв к свободе приводит к величайшему рабству и как железной рукой загоняют человечество к счастью. Нам знакомы оруэлловские пропагандистское "министерство правды" и гэбистски-гестаповское "министерство любви". Одним словом, благими намерениями вымощена дорога в ад. Эту иронию самой истории - да и повседневных житейских историй - может вобрать в себя новый оксюморон на тему "благо-". Вот ряд примеров возможного употребления этого концепта:

"Разве не благоподлость во имя освобождения народа от тирании уничтожать этот самый народ - так что образцовая демократия становится для "освобождаемых" нераздельна с пытками и насилием?"

"Известная мудрость: (благая) цель оправдывает (любые) средства - в своем применении чаще всего сжимается в одно слово: благоподлость".

"Персонажи Ю. Трифонова ставятся в такую ситуацию, что они не могут поступить по совести - и не могут поступиться ею. В результате рождается моральный гибрид, благоподлость, где первое постепенно оттесняется вторым".

2. Приведем еще один пример синтеза нового понятия. "Дефиниция" - важный термин философии и лингвистики. Существует множество дефиниций "дефиниции" и таких ее разновидностей, как "аналитическая", "контекстуальная", "координативная", "по роду и виду", "увещевающая", "уточняющая", "прескриптивная" дефиниции и др. Но поставим такой вопрос: все ли вещи или слова поддаются дефиниции? Можно ли определять то, что определить невозможно? И не может ли быть такой дефиниции, которая выявляла бы именно существенную неопределимость определяемого понятия? Такая дефиниция была бы определением и вместе с тем отрицанием определимости того, что она определяет.

Такой тип определения мы назовем инфиницией, infinition, в отличие от дефиниции, definition. Термин "инфиниция" - сращение двух слов, definition (определение) и infinity (бесконечность), происходящих от одного латинского корня finis, конец, предел. (По-русски "определение" и "беспредельность", срастаясь, дают такое же по смыслу, но не столь удобопроизносимое слово "беспределение").

Исходное положение: дефиниция - определение предмета или значения.

Предмет или значение могут быть определимыми ÷ или неопределимыми.

Дефиниция - определение того, что определимо.

Инфиниция - определение того, что неопределимо.

ИнфинИция (infinition) - бесконечно 
отсроченная дефиниция, которая определяет некое понятие и вместе с тем указывает на его неопределимость. Инфиниция демонстрирует множественность возможных определений предмета и oдновременно недостаточность каждого из них и невозможность полного определения как такового. Понятие инфиниции может быть связано с понятием актуальной бесконечности и парадоксами теории множеств у Кантора.

Инфиниция - это не только конструируемое нами сейчас понятие, это реальность, которую оно позволяет обнаруживать и заново оценивать во множестве класических и современных текстов. Инфинициями изобилуют писания Лао цзы, Чжуан-цзы и других даосистских мыслителей; сочинения по апофатической теологии, в частности, трактаты Псевдо-Дионисия Ареопагита; работы Жака Деррида и других последователей деконструкции. Инфинировать (to infine) - "беспределять", снимать предел, откладывать определение, простирать его в бесконечность. Например, обычно инфинируются (а не дефинируются) такие понятия, как "дао", "Бог", "différance", "деконструкция"...

Примеры инфиниций:

"Дао производит полноту и пустоту, но не есть ни полнота, ни пустота; оно производит увядание и упадок, но не есть ни увядание, ни упадок. Оно производит корни и ветви, но не есть ни корень, ни ветвь..." "...Не-Начало сказало: Дао нельзя услышать: то, что можно услышать, не Оно. Дао нельзя увидеть: то, что можно увидеть, не Оно. Дао нельзя выразить в словах: то, что можно выразить в словах, не Оно. Знаем ли мы Бесформенное, которое дает форму форме? Таким же образом Дао не допускает быть названным". (Чжуан-цзы)

"Причина всего, сущая превыше всего, не есть нечто лишенное сущности, или жизни, или разумения, или ума; не есть тело, не имеет ни образа, ни лика, ни качества, ни количества, ни толщи, не пребывает в пространстве, незрима и неосязаема, неощущаема и не ощущает..." (Псевдо-Дионисий Ареопагит)

"Мы уже должны были отметить, что différance не есть, не существует, оно не есть присутствие-бытие в какой-либо форме; и нам придется также очертить все то, что оно не есть, то есть всё; и следовательно, оно не имеет ни существования, ни сущности. Оно не исходит из какой-либо категории бытия, все равно - присутствия или отсутствия" (Ж. Деррида. Différance).

Точно так же и деконструкция, по Деррида, не есть ни анализ, ни критика, ни метод, ни методология, ни набор правил, ни акт, ни операция, и наконец, "Что не есть деконструкция? конечно, всё! Что есть деконструкция? конечно, ничто!" (Ж. Деррида. Письмо к японскому другу).

Основополагающие теологические и философские понятия, такие, как Бог, Единое, Сущее, Абсолют, Дух, Бытие, Любовь, подлежат инфинициям скорее, чем дефинициям. По сути, любая система мышления имеет в своем основании понятия, которые не могут быть определены в рамках данной системы, но используются для определения других, выводимых из них понятий. Такие системообразующие понятия-первоначала инфиницируются, включая указания на свою неопределимость. В каждой дисциплине есть тоже свои инфинируемые понятия, например, мудрость - в философии, слово - в лингвистике, душа - в психологии. В экзистенциальной психологии "я" - это функция ухода, смещения, саморефлексивной трансгрессии, предмет не дефиниции, а инфиниции ("self" can be only infined, not defined).

Итак, какое бы суждение (определение) мы ни взяли, каждый его элемент может быть поставлен под вопрос, и его замещение порождает новое суждение. Если анализ суждения находит в нем сочетание таких элементов как abc, синтетическая процедура порождает сочетания bcd, или cba, или abd - новую мыслимость, еще неопознанный ментальный объект, требующий своей интерпретации, нового акта анализа и последующего синтеза. Г. В. Лейбниц полагал искусство синтеза более важным, чем анализ, и определял его как алгебру качеств, или комбинаторику, "в которой речь идет о формах вещей или формулах универсума, т.е. о качестве вообще, или о сходном и несходном, так как те или другие формулы происходят из взаимных комбинаций данных a, b, c и т. д..., и эта наука отличается от алгебры, которая исходит из формул, приложимых к количеству, или из равного и неравного". 12 Разумеется, синтез - это не только комбинаторика, это и креаторика, создание неизвестного на основе перекомбинации, переинтеграции известного; это новый уровень системной целостности всех прежних и заново вводимых знаков и их смысловых отношений.

Аналитические и синтетические процедуры в принципе обратимы. Каждый анализ может переходить в синтез, т.е. построение новых, альтернативных суждений, а также терминов, понятий, предложений, дефиниций, дисциплин, методов, мировоззрений, - уровень синтеза соотносится с уровнем анализа. Вся аналитическая философия может быть переведена на синтетический язык. Где вычленимы отдельные элементы суждения, там возможны и множественные их сочетания, большинство которых описывает не существующее, а возможное положение вещей (state of affairs) - возможное в различных дискурсах, мировоззрениях, будущностях, виртуальных мирах, альтернативных областях знания. Каждый языковой синтез характеризует новое ментальное состояние, которое ищет своего соответствия в новых теоретических, политических, научных, технических практиках.

Синтетизм не означает уклонения от аналитических и критических функций философии, напротив, из них вытекает. Можно условно выделить следующие предметные стадии последовательной аналитико-синтетической процедуры:

1. Структура данного текста или дискурса, его элементы (анализ, деконструкция).

2. Ограниченность, понятийная и словесная предзаданность, идеологическая сконструированность данного текста (критика).

3. Возможные перекомбинации элементов, пробелы, лакуны, которые могут быть выведены из данного дискурса, но в нем нереализованы (синтетическая стадия 1: комбинаторная).

4. Содержательная интерпретация новых знаковых комбинаций, поиск их референтных, денотативных, коннотативных составляющих; ментальные состояния, трансформации значений, которые могут найти себе место в дополнительных/альтернативных дискурсах (синтетическая стадия 2: интерпретативная).

5. Конструктивно-экспериментальная работа по воплощению этих альтернатив, потенциация новых терминов, дискурсов, дисциплин, культурных стилей и практик и т.д. (синтетическая стадия 3: креативная).

Синтетическое преобразование и углубление анализа могло бы сблизить англо-американскую философию, в которой преобладает аналитизм, с преимущественно синтетическими традициями континентальной, в особенности русской философии.

Философия языкового синтеза сочетает в себе такие традиции, которые считаются трудно совместимыми: ницшевскую философию жизни и витгенштейновскую философию языка - витализм и лингвизм. Синтетизм - это лингво-витализм: расширение жизненного пространства гуманитарного языка, умножение его мыслимостей и говоримостей. Согласно аналитической традиции, идущей от позднего Л. Витгенштейна, философия есть "критика языка", она призвана изучать языковые игры, уточнять значения слов, понятий и правил, используемых в речевых практиках: в быту, науках, искусствах, ремеслах, профессиях. Но философия имеет и другое призвание: вести собственную языковую игру, постоянно пересматривать и расширять ее правила, ее концептуальную основу, объем ее лексических и грамматических единиц, мыслеобразов и мыслеформ. По теории позднего Л. Витгенштейна, язык не говорит "правду" о мире, не отражает наличные факты, "атомы" мироздания, но играет по собственным правилам, которые различаются для разных дискурсивных областей, типов сознания и поведения. "Термин "языковая игра" призван подчеркнуть, что говорить на языке - компонент деятельности или форма жизни". 13 Значит, по Витгенштейну, язык - это не только рефлексивный инструмент, но игра самой жизни, способ ее экспансии в сфере знаков. "Игра" и "жизнь" - вот ключевые понятия, которые сближают Витгенштейна с Ницще: в языке должна играть та же самая жизнь, которая играет в природе и в истории.

Но тогда и задача философии как метаязыка, описывающего и уточняющего "естественный" язык, состоит вовсе не в "правдивом анализе языка", но в том, чтобы сильнее "раскручивать" свою собственную языковую игру. Основная предпосылка аналитической философии - язык как игра - содержит в себе опровержение чистого аналитизма и ставит перед философией совершенно иную, синтезирующую, конструктивную задачу: не говорить правду о языке, как и язык не говорит правду о мире, но укреплять и обновлять жизнь самого языка, раздвигать простор мыслимого и говоримого. Здесь ницшевский витализм приходит на помощь аналитически тонкому, но конструктивно бедному витгенштейновскому лингвизму и переносит на язык все те заповеди могущества, доблести, отваги, которые Ницше обращает к жизни. Перефразируя Ницше, можно сказать, что мышление - это воля к власти: не сверхчеловека над миром, а сверхъязыка над смыслом.

* * *

Конструктивный потенциал гуманитарных наук - это тема, требующая не только теоретической, но и практической разработки. Философ Алфред Н. Уайтхед, возглавлявший кафедру философии в Гарвардском университете, так определил миссию высшего образования: "Задача Университета - создание будущего, насколько этому могут способствовать рациональная мысль и цивилизованное восприятие". 14 Изобретательство в сфере гуманитарных наук даже более прямо способствует созданию будущего, чем исследовательская работа. Наряду с факультетами естественных наук в западных университетах существуют факультеты инженерных дисциплин, компьютерных и медицинских технологий. За последние десятилетия в систему университетского образования интегрировалась и такая область деятельности, как "творческое письмо" (литературное творчество). Пришло время институциализации и "творческого мышления", изобретательской деятельности в области гуманитарных наук. Почему в университетах учат писать стихи и рассказы, но не учат писать художественные манифесты и программные статьи? Таких изобретателей романтизма и философии жизни, как Фр. Шлегель или Фр. Ницще, вряд ли пустили бы на порог современных университетов даже в младшей профессорской должности, поскольку их публикации не включают так называемого "анализа", обзора литературы, научного аппарата. Но ведь они создают аппарат новых концепций и терминов для будущих поколений исследователей. Техногуманистика имеет такое же право на свои университетские кафедры, как технологические, политические, медицинские, юридические дисциплины.

От того, насколько этот конструктивный потенциал гуманитарных наук будет реализован в университетах, зависит будущее и самих университетов. Это не только хранилища знаний, но и лаборатории конструктивного мышления, которое творит новые идеи и на их основе преобразует природу и цивилизацию. Нельзя ограничивать научную или академическую деятельность сферой исследования и познания, т.е. накопления и умножения знаний (фактов, закономерностей, наблюдений и обобщений). Правильнее было бы определить задачу научных и академических учреждений не как исследование, а как мыслезнание, интеллектуальную деятельность в форме познания и мышления, т.е (1) установление наличных фактов и принципов и (2) производство новых понятий и идей, которые могут продуктивно использоваться в развитии цивилизации. Знание есть информация о наличных фактах и связях мироздания; мышление - трансформация этих связей, создание новых идей и представлений, которые в свою очередь - посредством технологий, политик, искусств - могут быть претворены в предметы и свойства окружающего мира. Это трансформативное начало гуманитарных наук сегодня как никогда остро нуждается в признании академических и образовательных институций.

-----------------------

Примечания

1. Хофштадтер Даглас Р. Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. Самара. Издательский дом "Бахрах-М", 2001. С. 655.

2. Фуко Мишель. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. С. 348, 404.

3. Фуко М. Цит. соч. С. 404.

4. John Horgan. The End of Science: Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. NY: Broadway Books, 1997, p. 7.

5. Томас Кун рассматривает парадигмальные сдвиги в контексте опытов с визуальным восприятием и различением фигур в гештальт-психологии, но было бы поучительно провести также параллель с теорией остранения в русском формализме. Представление привычного как странного, "вывод вещи из автоматизма восприятия" (Виктор Шкловский) может объяснить и смену стилей в искусстве, и смену парадигм в науке. Научная революция описана у Т. Куна почти в искусствоведческих терминах, как обретение нового видения: "Это выглядит так, как если бы профессиональное сообщество было перенесено в один момент на другую планету, где многие объекты им незнакомы, да и знакомые объекты видны в ином свете. <...> После этого события ученые часто говорят о "пелене, спавшей с глаз" или об "озарении", которое освещает ранее запутанную головоломку, тем самым приспосабливая ее компоненты к тому, чтобы увидеть их в новом ракурсе..." (Кун Томас. Структура научных революций (1962). Гл. 10. М.: АСТ, 2002. С. 151, 164).

6. "Я в достаточной степени художник, чтобы свободно полагаться на мое воображение. Воображение важнее знания. Знание ограниченно. Воображение объемлет весь мир". "Смысл жизни для Эйнштейна". Интервью Джорджу Силвестеру Виереку (George Sylvester Viereck) для газеты The Saturday Evening Post, 26 октября 1929.

7. Ричард Рорти. Универсализм, романтизм, гуманизм. Пер. с англ. С. Д. Серебряного. М., РГГУ, 2004, С. 5, 6, 29.

8. Характерные образчики реклам, которые недавно встретились мне на одной нью-йоркской улице: "Будь хозяином своей судьбы. А также своих счетОв". "Мечтать полезно для души. Кредит вам поможет". "Протанцуй через жизнь! Прошагай через станцию" (в метро). Рекорд метафизичности побила российская реклама, полученная мною по электронной почте: "Трансфинитный апостериорный апофеоз с телефоном "ЮРС" вам гарантирован".

9. Р. Рорти, цит. изд., С.6.

10. В частности, иследование и проективное воплощение системных возможностей русского языка – лексических, грамматических, концептуальных - задача моего сетевого проекта "Дар слова. Проективный словарь русского языка". http://www.emory.edu/INTELNET/dar0.html См. М. Эпштейн. Русский язык в свете творческой филологии. Знамя, 1, 2006, С. 192-207.

11. Делез Жиль, Гваттари Феликс. Что такое философия? Пер. с фр. С.Н. Зенкина. СПб.: Алетейя, 1998. С. 14-15.

12. Лейбниц Г.В. Об универсальном синтезе и анализе... Соч. в 4 т. М.: Мысль, 1984. Т. 3. С. 122.

13. Витгенштейн Л. Философские исследования, фрагм. 23, в его кн. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 90.

14. A. N. Whitehead. Modes of Thought. The Macmillan Co., New York, 1938, p. 233.